Страница 4 из 9 ГЛАВА 3 «ПРАВДА И ЛОЖЬ». … лето подошло так незаметно. Я уже почти год, как здесь… … что война окрашена в два цвета. В красный - цвет прорастающей сквозь повязки крови. И белый - цвет сдерживающих кровь повязок… … та женщина в черном. Каждый раз, когда я вижу ее, вспоминаю слова Грэгори об ахварском секрете бальзамирования. Хорошо бы спросить... ……………………………………………………………………………………… … вызвал майор Шелдон. - К нам прислали журналиста. Проведи... Вместе с журналистом, - его фамилия была Уайт, - мы направились наверх. И задавал он тепло встречающим его ребятам идиотские вопросы, вроде как: было ли им страшно в бою? И не случалось ли им убивать мирных жителей? Уайту нужна была правда. Он достал всех этим словом: правда, и еще своими рассказами о себе, о том, какой он правдолюб. Но вот только ребята рядом с его правдой казались какими-то жалкими. Уайт принялся фотографировать. У парня со странным именем Проктор не было глаз. Ахвары… - Думаю, не стоило этого делать, - сказал я Уайту, когда мы спускались на первый этаж. - Не стоило? – Уайт не понял. - Фотографировать… без глаз… того… Проктора. Мы вышли во двор госпиталя. Горный хребет тянулся под прозрачным июльским небесным куполом от края и до края расползающейся в душе улыбки. Я смотрел на новые горы новой Америки, смотрел и подумал: как же это чудесно, что и мои дети, и дети моих детей будут любоваться этими горами. - А ты считаешь, правда не нужна? – услышал я Уайта. - Не знаю, - ответил я. – Ну вот покажешь ты снимки, на которых Проктор без глаз. Ребята, увидевшие это... Они пойдут в бой неуверенными. И оттого будет у них гораздо больше шансов стать… такими, как Проктор. - Значит, ты за ложь? – Уайт явно злился. - Наверное, да, - я увидел в небе орла. Он летел от гор прямо к госпиталю. И захотелось мне нарисовать этого орла, как противоположность тем воронам, что постоянно снуют около женщины в черном. Я подошел ближе к забору навстречу орлу, прикоснулся к холодному булыжнику пальцами, будто бы держащими коротенький карандаш. И - рука – сама – двинулась прямо, будто бы ехала по Манхеттену, а потому вдруг свернула куда-то вниз. В неизвестность. - Ты просто слаб перед правдой, - откровенно злился Уайт. - Я вовсе не слаб, - не знаю, зачем мне нужно было спорить. - Тогда, если ты считаешь себя сильным, произнеси какую-нибудь правду, - жестко говорил Уайт. - Правду об этой войне. Можешь ли ты произнести ту правду, круче которой нет? Я молчал. - Вот скажи: мы – захватчики, - чеканил слова Уайт. – Скажи. Мы ведь здесь – захватчики, Майк. Ты можешь произнести эту крутую правду? Можешь, Майк? И звучало во мне: …Мы - захватчики. …Произнеси ты… Майк. … Можешь, Майк?.. Я почему-то не мог произнести этого вслух. Если это все же было правдой, то лучше вообще не говорить о ней. Не знать. Или... хотя бы… быть между правдой и ложью?.. Я вспомнил... Когда был маленьким... Мама водила меня гулять по Таймс Скверу. Огненные витрины Таймс Сквера казались мне той незыблемой правдой, которая и есть Америка. Однажды за стеклом витрины я увидел велосипед. Я был готов все отдать за тот велосипед. Он был для меня главнее, чем жизнь. И это была ложь, которая казалась мне высшей правдой. Ведь велосипед не мог быть главнее жизни. А мама – она не могла позволить себе купить мне тот велосипед. И, отсутствие денег в кошельке мамы, та правда казались мне высшей ложью. А между правдой и ложью были мои слезы… - Видишь, Майк? – ликовал Уайт. Понимающий то, что творилось во мне. - Ты не можешь сказать себе правду, и, потому, ты слаб… Он запнулся, соображая. - У вас ведь есть покойницкая? - Там пусто. - Мне необходимо увидеть, - Уайт оживился от явного моего нежелания пускать его вниз. - Могу показать со двора. - Я уже встречался с такими случаями… - он и сам не знал, какими. - С утра ищут ключи и не могут найти. Не знаю, поверил ли он мне. Веточки знакомого деревца напряглись перед темнотою окошка, словно хотели защитить саму память обо всех побывавших внизу ребятах. Уайт пролез к окошку, одна из веточек уперлась ему в спину, и он сломал ее. Затем прислонил фотоаппарат к стеклу. То, что я увидел окончательно отвратило меня от правды. Когда я освободился от Уайта… Я снова вспомнил о том, что умею рисовать. Я ведь даже участвовал в выставках. Попросив в штабе бумагу и карандаши, я поспешил наверх, к ребятам. И не думал я, что они так обрадуются моей затее нарисовать Проктора с глазами. Проктор достал из-под подушки фотографию, где он обнимался со своей невестой. Я же… Поставивший фотографию на тумбочку у лежащей на подушке забинтованной головы Проктора, смотрящий на зеленые счастливые глаза Проктора там, на фотографии, и на пустые глазницы здесь, я делал я то, что должен был делать. Создавал лечащую ложь. И радостно было мне от шумной радости ребят, и отчаянно больно от того, как молча, одними уголками губ радовался держащий свой готовый портрет Проктор. Потом я принялся рисовать парня без ноги. Уже смело - на рисунке - с ногой. Каждый хотел отослать домой свой портрет с ложью в подтверждение того, что с ним ничего не случилось. Я рисовал ребят, одного за другим, рисовал быстро и вдохновенно, ребята получались все красивые и здоровые, ведь я знал, что они хотят быть такими для своих матерей, и жен, и невест. И еще это было доказательством необходимости лжи и вреда правды. Вошедший в палату Грэгори подошел ко мне. - Три машины, - сказал он тихо. – Ты не поверишь… Привезли убитых вилами. Ахвары добивали вилами подстреленных попавших в засаду наших ребят. Я как-то вначале даже не поверил в такую невероятную чудовищную первобытную жестокость. Но когда мы спустили первого в очереди парня вниз, когда я приподнял простыню, которой был накрыт парень, и на окаменевшей груди увидел изогнутую линию четырех колотых ран, - тогда - гнев родился во мне. Основывающийся на страшной смерти ребят и несомненном их мужестве гнев выжег меня изнутри, и не осталось во мне ничего, кроме обращенного ко всему племени ахваров темного пламени гнева. И знал я, что отныне он всегда будет со мною - мой гнев. |
« Пред. |
---|
Евгений Горный |
Расуль Ягудин |
Юрий Тубольцев |
Евгений Шимко |
Александр Балтин |
Василий Ширяев |