Литературный журнал геосимволистов "Мой берег". Библиотека "Символика"

Евгений Горный: ПОЛУФАБРИКАТ

Оглавление Евгений Горный: ПОЛУФАБРИКАТ Страница 2 Страница 3 Страница 2 из 3    II День длится так стремительно, что думать о чем-то, кроме жизни, невозможно. Я видел Вас. Теперь смотрю на вещи обычные, как этот ветер, солнце. Ты улыбаешься, на парапете сидя. Сегодня шел по улице и странно мне было видеть старую походку в проспекта тягостной толпе прохожих, и непохожих друг на друга, и равно чуждых. Устремляя очи поверх голов, я вижу то, что вижу. Деревья шелестят на фоне стен желтушных и матери с детьми вдыхают воздух, и со стрелою меж лопаток важно гуляет голубь, кашляют старушки, и пальцы из гитары извлекают психоделические сладостные звуки, сквозь жизнь теней, представленную в лицах, маюскулы мерцают со стены. И ветер сеет пепел на песок, газетными шурша клочками, вздымая юбки выше головы,- младенец, строящий из кубиков миры, Меджнун, играющий в пустыне с пылью. Философ-гегельянец-педераст стоит за логику и нежно гладит кошку, Искусство, - говорит он, - легкий путь, но вряд ли он приводит к Абсолюту: искусство - тень, а логика - предмет. Вот мальчик, одержимый абсолютом. на шее крест, штаны и руки в дырках. Абстрактное искусство сей эпохи, картинка с выставки, что запретили власти. На трех торчит прекрасное дитя природы и морщинистой культуры, одно среди раскидистых теней, в лесу идей, оглядываясь мимо тебя, цитирует Ауробиндо. Сияет свет сквозь дымную листву и дым плывет, плывет над головами, и в бессловесных демокритовых мирах грохочет криво по Стремянной трэм. А вот герла, закованная в цепи, как некое подобие свободы, с громадным ртом и тощими грудями, с пустыми неподвижными глазами, смеется, обнажая зубы, давая сигаретой затянуться. Все преходящее есть только средство вруба. Заходит солнце. В небе вьются птицы. Шумят деревья. Трубы заводские дымят. В вокзалах ожидают, и циркулируют, и спят на чемоданах. И человек пьет пиво. И с лопатой выходит дворник. В окнах вместо стекол живой пульсирует полиэтилен. Душа моя, заросшая крапивой, как ты прекрасна и непроходима! Кресты наперекос, твои деревья уходят в небо черными корнями, жужжит комар, и спелая малина жиреет, наливаясь Вашей кровью. Нарви, нарви букет своей любимой! Кричи и плачь, любовь неповторима. Проходит жизнь, и остается только имя и память пальцев, пахнущих полынью. Толчками бьется сердце, и земля вибрирует, и грохот нарастает, и долго повторяясь, как слова, мир рушится, и разрывая сердце, сейчас и здесь, безудержно и вечно несется из тоннеля на тебя поток святого и беспримесного света. Твои глаза приближены так близко, что смерти нет. Вернуться невозмоэжно. По коридорам коммунального Эдема уж не пройти сквозь тусклый шаткий свет. Есть только свет. Все прочее случайно. Но как прекрасно поиграть в слепого и сообщить, морщинистый во тьме нащупав хобот: судьба судила, дескать, разлучиться. И все забыть: божественное море и звездный мир в безмолвии июля, как, мудом целомудренно сверкая, готовил кашу на сговорчивом огне, как наслаждались торною травой прекрасные, блистающие боги и, голые под сенью кипариса, сплетались пеной мировой волны. Я перекатывался волнами, и пеной крошилось тело в бурунах эмоций, и все же море остается целым, с пузырчатым огнем во влажном теле, и, рвясь на части скалами и ветром, ты понял ясно: волн не существует. Бьют крыльями деревья за окном. И на Марата в сумрачных парадных по кругу дым вдувают в круглый рот. И каменные лезут вверх ступени. И пальцы из гитары извлекают. И, взвизгнув, мысль идет на слом. « Пред. - След. »

 

« Пред.