Литературный журнал геосимволистов "Мой берег". Библиотека Символика

Все |0-9 |A |B |C |D |E |F |G |H |I |J |K |L |M |N |O |P |Q |R |S |T |U |V |W |X |Y |Z

САЙТ НА ЛАДОНИ Символизм в России О Блоке

Бекетова М. А. Александр Блок. Биографический очерк

Оглавление Бекетова М. А. Александр Блок. Биографический очерк Страница 2 Страница 3 Страница 4 Страница 5 Страница 6 Страница 7 Страница 8 Страница 9 Страница 10 Страница 11 Страница 12 Страница 13 Страница 14 Страница 15 Страница 16 Страница 17 Страница 18 Страница 19 Страница 5 из 19       ГЛАВА ТРЕТЬЯ        Между тем жизнь в доме шла своим чередом. Субботние вечера не прекращались, было по-прежнему шумно и весело.        В одну из таких суббот Александра Андреевна почувствовала приближение родов, а к утру воскресенья 16 ноября 1880 года у нее родился сын - будущий поэт и свет ее жизни.        Никто из гостей не подозревал, какое великое событие происходит в боковой спальне верхнего этажа, выходившей на университетский двор. Первая, принявшая дитя на свои руки, была его прабабушка Александра Николаевна Карелина. Она держала его, пока остальные хлопотали подле ослабевшей родильницы.        Мальчик родился крупный и хорошо сложенный, но слабый. Отцу немедленно дали знать о рождении сына. К рождественским праздникам он приехал. Когда он вошел в комнату, Саша спал. Отцу захотелось увидеть цвет его глаз, и он стал приподнимать ему веки, несмотря на то, что ребенка только что с трудом усыпили. Матери сделалось жутко. Она почуяла опасность: будет ли отец беречь свое дитя?        Первое время сестра кормила ребенка сама, но тут начались сцены и ссоры. Одним из поводов было какое-то ненавистническое отношение Александра Львовича ко всей бекетовской семье. Уже в первый приезд его мы случайно узнали, что скрывали от нас до той поры. Тогда отец решил, что надо спасать дочь и постараться разлучить ее с мужем, но до времени с ней об этом не говорили. Теперь положение еще обострилось. Обращение мужа расстраивало Александру Андреевну; это дурно действовало на кормление. Ребенок кричал, мать не могла оправиться после родов. Наконец, Александр Львович объявил, что больше не желает оставаться в доме и переехал к своим родным, жившим тут же на набережной у Дворцового моста. Уезжая, он потребовал, чтобы жена ходила к нему каждый день, что она и делала.        Ребенка пришлось отнять от груди, опыт с кормилицей не удался. Его перевели на рожок. И мать, и ребенок поправлялись плохо. И когда Александру Львовичу пришло время уезжать, он снова оставил Александру Андреевну в Петербурге, на чем настаивал доктор. Было решено, что она вернется к мужу весной.        После его отъезда отец употребил все свое влияние на дочь, уговаривая ее расстаться с мужем ради ребенка. Понемногу она склонилась на его аргументы и кончила тем, что решила расстаться. Она написала мужу, что больше к нему не вернется, и сдержала слово.        Тяжело досталось Александре Андреевне это решение, тем более, что Александр Львович не допускал и мысли о том, чтобы с ней расстаться; он делал неоднократные попытки вернуть жену, осыпал ее письмами, угрожал взять ее и ребенка силой, наконец, прислал телеграмму, подписанную именем ректора Варшавского университета. В телеграмме стояло: "Блок тяжко болен. Присутствие жены необходимо". Но отец заподозрил подлог и сам послал телеграмму к ректору Варшавского университета, осведомляясь о здоровье профессора. На следующий же день от ректора Благовещенского получился ответ: "Блок вполне здоров".        С первых дней своего рождения Саша стал средоточием жизни всей семьи. В доме установился культ ребенка. Его обожали все, начиная с прабабушки и кончая старой няней, которая нянчила его первое время. О матери нечего и говорить. Вскоре после рождения Саши из-за границы вернулась его тетка Екатерина Андреевна. Она любила Сашу с какой-то исключительной нежностью. Он оставался ее идолом до конца ее краткой жизни. Она поздно вышла замуж и не имела своих детей. Умерла на 37-м году жизни, когда Блоку было одиннадцать лет. В первые месяцы его жизни она разделяла уход за ребенком вместе со всеми членами семьи. Несмотря на все старания, мальчик хирел, но к весне при помощи мудрых советов нашего старого врача и друга Егора Андреевича Каррика (теперь покойного) он превратился в розового бутуза. На всю жизнь осталась только крайняя нервность: он с трудом засыпал, был беспокоен, часто кричал и капризничал по целым часам. Бывало так, что одному дедушке удавалось его усыпить и утихомирить. С ребенком на руках дедушка подолгу прохаживался по зале, приготовляясь к какой-нибудь лекции, но чаще ребенок сразу затихал у него на руках.        Лето, проведенное в деревне, окончательно укрепило Сашино здоровье. Он рос правильно, был силен и крепок, но развивался очень медленно: поздно начал ходить, поздно заговорил. В два года, когда снят был с него первый портрет на руках у матери, это был толстенький мальчик с бело-розовой кожей и очень светлыми волосами. К трем годам он до того похорошел, что останавливал на себе внимание прохожих на улице. Портрет пятилетнего Саши в кружевном воротничке при всем сходстве не может передать всей красоты его лица и переменчивого выражения глаз.        Он был живой, неутомимо резвый, интересный, но очень трудный ребенок: капризный, своевольный, с неистовыми желаниями и непреодолимыми антипатиями. Приучить его к чему-нибудь было трудно, отговорить или остановить почти невозможно. Мать прибегала к наказаниям: сиди на этом стуле, пока не угомонишься. Но он продолжал кричать до тех пор, пока мать не спустит его со стула, не добившись никакого толка.        До трехлетнего возраста у Саши менялись няньки, все были неподходящие, но с трех до семи за ним ходила одна и та же няня Соня 1, после которой больше никого не нанимали. Кроткий, ясный и ровный характер няни Сони прекрасно действовал на мальчика. Она его не дергала, не приставала к нему с наставлениями. Неизменно внимательная и терпеливая, она не раздражала его суетливой болтливостью. Он не слыхал от нее ни одной пошлости. Она с ним играла, читала ему вслух. Блок любил слушать пушкинские сказки, стихи Жуковского, Полонского, детские рассказы. "Степку-растрепку" и "Говорящих животных" 2 знал наизусть и повторял с забавными и милыми интонациями. Играл он всего охотнее в "кирпичики", в некрашеные деревянные чурочки, из которых дети обыкновенно складывают дома, а в его играх они изображали конки, людей, кондукторов, лошадок. Это долго было любимой его игрой. В играх Саша проявлял безумную страстность и большую силу воображения. Иногда он увлекался одной какой-нибудь игрой по целым месяцам. Не нуждаясь в товарищах, изображал целые поля сражения и с воинственными победными кликами носился по комнатам, поражая врагов. Играя в конку, представлял в одно время и конку, и лошадей, и кондуктора и мог играть так часами, - примется за еду, а думает все о том же. Его увлечения поглощали его целиком. Между прочим - корабли. Он рисовал корабли во всех видах, одни корабли, без человеческих фигур, развешивал их по стенам детской, дарил родным и т. д. Исключительное отношение к кораблям осталось у него на всю жизнь.        С поступлением няни Сони связана первая поездка за границу. Саше было тогда три года. Поехали ради тепла и морского купанья лечить его мать и меня. Взяли с собой бабушку и няню Соню. Сначала, за невозможностью попасть в зараженный холерой Неаполь, поселились в Триесте. Там провели месяца четыре. Купанье в Триесте оказалось прекрасное. Мальчику нравились длинные поездки в открытой конке за город на морской пляж и самое купанье, которое он любил чрезвычайно.        Жизнь в этом довольно скучном городе скоро надоела взрослым, но Саше было там хорошо. Он играл в свои любимые кирпичики, привезенные из России, а главное, много гулял с няней Соней. Восхищали его ослы, которых прогоняли каждое утро на базар мимо наших окон, а также пароходы и лодки с оранжевыми парусами, стоявшие возле набережной и мола.        В декабре переехали во Флоренцию. Там поселились в прекрасной вилле, на краю города, близ Viale dei Colli.        Здесь иногда Саша играл с трехлетним Джульано, сыном нашей хозяйки, но чаще уходил гулять. Они с няней ходили часами, и это его не утомляло. Друзей его возраста у него не было, но он не скучал. В общем пребывание за границей длилось месяцев девять. За это время мальчик еще больше поздоровел и сильно вырос: к удивлению, заграничная поездка не оставила воспоминаний, хотя ему было тогда уже четыре года, но восприимчивость в некоторых отношениях развивалась у него туго. В день отъезда из Флоренции произошел маленький случай. Все утро на глазах у Сашиной матери вертелась Sophia, семилетняя хозяйская дочка. Она держала в руках какую-то картинку и старалась привлечь внимание сестры. Когда ей это удалось, она протянула то, что было у ней в руках и оказалось так называемой "image sainte", - изображением богородицы. Сказав, что это для "Alessandro", Sophia убежала. Сестра сохранила картинку. Она всегда висела под стеклом над кроватью "Alessandro" и осталась на том же месте до его смерти.        В мае мы возвратились в Россию через Москву прямо в Шахматово, где началась та привольная жизнь, которая возможна только в русской деревне.        Здесь кстати будет сказать несколько слов о Шахматове. Это небольшое поместье, находящееся в Клинском уезде Московской губернии, отец купил в семидесятых годах прошлого столетия. Местность, где оно расположено, одна из живописнейших в Средней России. Здесь проходит так называемая Алаунская возвышенность. Вся страна холмистая и лесная. С высоких точек открываются бесконечные дали. Шахматово привлекло отца именно красотою дальних видов, прелестью места и окрестностей, а также уютностью вполне приспособленной для житья усадьбы. Старый дом с мезонином был невелик, но крепок, в уютно расположенных комнатах нашлась и старинная мебель и даже кое-какая утварь. Все службы оказались в порядке, в каретном сарае стояла рессорная коляска. Тройка здоровых лошадей буланой масти, коровы, куры, утки - все к услугам будущего владельца. Ближайшая почтовая станция Подсолнечная с большим торговым селом и земской больницей - в восемнадцати верстах от Шахматова. Ехать приходилось проселочной дорогой, частью, ближе к Шахматову, изрытой и колеистой, шедшей по великолепному казенному лесу "Праслово". Лес этот тянулся на многие версты и одной стороной примыкал к нашей земле. Помещичья усадьба, от которой после революции ничего не осталось, стояла на высоком холме. К дому подъезжали широким двором с круглыми куртинами шиповника, упоминаемыми в поэме "Возмездие". Тенистый сад со старыми липами расположен на юго-восток, по другую сторону дома. Открыв стеклянную дверь столовой, выходившей окнами в сад, и вступив на террасу, всякий поражался широтой и разнообразием вида, который открывался влево. Перед домом - песчаная площадка с цветниками, за площадкой - развесистые вековые липы и две высокие сосны составляли группу. Под этими липами летом ставили длинный стол. В жаркое время здесь происходили все трапезы и варилось бесконечное варенье. Сад небольшой, но расположен с большим вкусом. Столетние ели, березы, липы, серебристые тополя вперемежку с кленами и орешником составляли группы и аллеи. В саду было множество сирени, черемухи, белые и розовые розы, густая грядка белых нарциссов и другая такая же грядка лиловых ирисов. Одна из боковых дорожек, осененная очень старыми березами, вела к калитке, которая выводила в еловую аллею, круто спускающуюся к пруду. Пруд лежал в узкой долине, по которой бежал ручей, осененный огромными елями, березами, молодым ольшаником.        Таково было это прекрасное место, увековеченное в стихах Блока и в его поэме "Возмездие".        Впервые Блок попал туда шестимесячным ребенком. Здесь прошли лучшие дни его детства и юности. Он любил Шахматово... С ранних лет начались бесконечные прогулки по окрестным лесам и полям. К семи годам мальчик знал уже все окрестности, хорошо изучил места, где водились белые грибы, где было много земляники, где цвели незабудки, ландыши и т. д. Он особенно любил ходить за грибами, тем более что по свойственной ему необыкновенной зоркости находил их там, где никто их не видел. Придя домой, он, захлебываясь от восторга, рассказывал о своих находках всем, кто оставался дома и не участвовал в его торжестве.        Животных любил он до страсти. Дворовые псы были его большими любимцами. Глубокую нежность питал он к зайцам, ежам, любил насекомых, червей и прочих гадов, словом - все живое. (И это осталось на всю его жизнь.) В пять лет Блок сочинял стихи в таком роде:               Зая серый, зая милый,        Я тебя люблю.        Для тебя-то в огороде        Я капустку и коплю.               Или:               Жил на свете котик милый,        Постоянно был унылый, -        Отчего - никто не знал,        Котя это не сказал.               Жизнь шахматовская была полна. В первые годы у Блока не было товарищей. Он водился со взрослыми, и были у него свои друзья. Особенно любил его один из наших приказчиков, бывший в то же время и сторожем казенного леса. Звали его Иван Николаевич. Это был крепкий, коренастый старик, довольно плутоватый, но милый, ласковый и симпатичный. Маленький Блок проводил с ним целые часы, глядя на его работу. Случалось им вдвоем уезжать на рубку леса; захватив с собой хлеба, Саша исчезал на весь день, возвращаясь только к обеду, который в Шахматове подавали по-городскому - в шесть часов.        Когда Иван Николаевич приготовлялся к посеву шахматовских полей, Саша уговаривался с ним, что будет "вешить", т. е. ставить на пашне вехи из зеленых веток для обозначения засеянных борозд. Дождавшись желанного дня, он вставал особенно рано и бежал к Ивану Николаевичу, горя нетерпением скорее начать. С поля возвращался гордый и счастливый, с точностью исполнив работу.        Условия летней жизни благотворно влияли на мальчика. Он не болел и зимой. Единственную тяжелую и опасную болезнь он перенес в первый год по возвращении из-за границы. Это был плеврит с экссудатом, но благодаря энергичному лечению Каррика Блок так хорошо поправился, что от этой болезни не осталось ни следа.        В первые годы одним из любимых шахматовских удовольствий было катанье на мешках с рожью. (См. "Возмездие".)        Летом много времени проводил Блок с дедушкой Бекетовым. Они любили ходить гулять вдвоем, заходили далеко в поисках растений для научных ботанических работ. Дедушка учил внука начаткам ботаники. Об этом с благодарным чувством вспоминает он сам в автобиографии.        Иногда Саша с дедушкой в тележке отправлялись на прогулку, причем мальчик садился на козлы и правил "почти тридцатилетним Серым". В таких поездках ботаника уже не играла роли. Дедушка тормошил Сашу, щекотал, опрокидывал к себе на колени и раззадоривал до того, что мальчик визжал и хохотал, как безумный. Домой возвращались очень веселые и довольные, но Саша в совершенно растрепанном виде.        Дедушка вообще поощрял детей к возне, шуму и шалостям. Бабушка Бекетова любила внука не меньше, но забавляла его иначе. Она сочиняла ему прибаутки и сказки и смешила и веселила, но никогда не побуждала к возне и крику. Он любил обоих, но дедушку, больше запомнил и вспоминал о нем с большей любовью. Очевидно, то детское и стихийное, что было в дедушке, отвечало его натуре.        Первыми Сашиными товарищами оказались его двоюродные братья Кублицкие, сыновья сестры Софьи Андреевны. Старший, Феликс, известный в семье под именем Фероля (уменьшительное, придуманное Сашей), на три года его моложе, меньшой, Андрюша,- на пять лет 3. Оба мальчика проводили лето в Шахматове, а зиму в Петербурге. Они очень любили Сашу, и у них рано начались общие игры. Ни разница лет, ни то обстоятельство, что Андрюша был глухонемой от рождения, не мешали им очень весело проводить время вместе. Андрюша был очень живой и веселый ребенок. Сначала братья объяснялись с ним знаками, потом учительница, взятая из института глухонемых, научила его говорить и понимать по губам. Блок долго играл в детские игры, увлекался ими сильно и всегда был зачинщиком и коноводом всех предприятий. Братья во всем его слушались и веселились с ним бесконечно. На всякие клоунские выходки и уморительные штуки он был великий мастер. Хохот почти не прекращался. Блок никогда не ссорился с братьями и относился к ним хорошо: никогда не действовал им на самолюбие, не дразнил их, не важничал и, даже шутя, никогда не ударил. Один раз он нечаянно ушиб Андрюшу крокетным молотком. Андрюше было очень больно, текла кровь, он плакал, но увидав, что мать его рассердилась, он стал повторять сквозь слезы: "Сашура не виноват, он не виноват" {В семье Блока долго все называли Сашурой }. Шалостей было очень много, но все какие-то безобидные. Между прочим, Блока очень любили за талантливость, деликатность и отношение к младшим братьям обе француженки-гувернантки, которых взяли к детям Кублицким. Самому ему мать пробовала нанимать таких француженок: в первый раз - когда ему было семь лет, во второй раз - когда было девять. Но французскому разговору он у них не научился по той простой причине, что уж и тогда почти не разговаривал даже и по-русски.        Зимой к мальчикам Кублицким присоединялись еще дети Недзвецкие и Лозинские - все родственники 4. Все они вшестером поджидали у окна, и когда Саша, уже гимназист, подкатывал с матерью в санках и входил в переднюю, его встречали дружными восторженными криками. Тут начинались игры и шумное веселье. Такие сборища устраивались по праздникам и по воскресеньям. Тогда же и в той же детской компании устраивались танцклассы, приглашен был из балета старичок танцмейстер. Блок быстро перенимал все "па" и танцевальные приемы, но не увлекся танцами, да и потом никогда не танцевал. Детские, ребяческие игры увлекали его долго, а в житейском отношении он оставался ребенком чуть не до восемнадцати лет. Вообще развитие его шло двойным путем. Рано проявились в нем наблюдательность к явлениям природы и художественные наклонности. Читать выучился он годам к пяти и тогда же стал сочинять стихи. Лиризм, вообще несвойственный детям, проснулся в нем рано, но сознательное отношение к жизни появилось не скоро. В его "Автобиографической справке" читаем: "С раннего детства я помню постоянно набегавшие на меня лирические волны". И далее: "Жизненных опытов" не было долго. Смутно помню я большие петербургские квартиры с массой людей, с няней, игрушками и елками - и благоуханную глушь нашей маленькой усадьбы".        Упоминаемые здесь большие квартиры были: одна - на Ивановской улице, другая - на Большой Московской, где мы жили после того, как отец наш вышел из ректоров и, продолжая читать в университете лекции, сделался секретарем Вольно-Экономического общества и редактором биологического отдела словаря Ефрона 5. Семью ему приходилось содержать большую, и в то время Александр Львович только начал присылать деньги на нужды сына.        Видаться с ним Александру Львовичу не мешали. Он приезжал на праздники каждый год. Приходил к сыну часто, сидел в детской, но ни любви, ни симпатии мальчику не внушил. Жену он все еще уговаривал вернуться. В ответ на это она просила развода, но он упорно отказывал ей до тех пор, пока не решил сам жениться на девушке, с которой познакомился в Варшаве и которая "была похожа на Асю", как он писал потом своей матери.        После развода с мужем в 1889 г., когда сыну было около девяти лет, Александра Андреевна повенчалась вторично с поручиком лейб-гвардии гренадерского полка Францем Феликсовичем Кублицким-Пиоттух. В том же году обвенчался с Марьей Тимофеевной Беляевой и Александр Львович 6.       « Пред. - След. »

 

« Пред.		След. »