Пушкин Стихи |
Страница 3 из 11 АКВИЛОН Зачем ты, грозный аквилон, Тростник прибрежный долу клонишь? Зачем на дальний небосклон Ты облачко столь гневно гонишь? Недавно черных туч грядой Свод неба глухо облекался, Недавно дуб над высотой В красе надменной величался... Но ты поднялся, ты взыграл, Ты прошумел грозой и славой - И бурны тучи разогнал, И дуб низвергнул величавый. Пускай же солнца ясный лик Отныне радостью блистает, И облачком зефир играет, И тихо зыблется тростник. * * * Пускай увенчанный любовью красоты В заветном золоте хранит ее черты И письма тайные, награда долгой муки, Но в тихие часы томительной разлуки Ничто, ничто моих не радует очей, И ни единый дар возлюбленной моей, Святой залог любви, утеха грусти нежной - Не лечит ран любви безумной, безнадежной ВТОРОЕ ПОСЛАНИЕ К ЦЕНЗОРУ На скользком поприще Тимковского наследник! Позволь обнять себя, мой прежний собеседник. Недавно, тяжкою цензурой притеснен, Последних, жалких прав без милости лишен, Со всею братией гонимый совокупно, Я, вспыхнув, говорил тебе немного крупно, Потешил дерзости бранчивую свербежь - Но извини меня: мне было невтерпеж. Теперь в моей глуши журналы раздирая, И бедной братии стишонки разбирая (Теперь же мне читать охота и досуг), Обрадовался я, по ним заметя вдруг В тебе и правила, и мыслей образ новый! Ура! ты заслужил венок себе лавровый И твердостью души, и смелостью ума. Как изумилася поэзия сама, Когда ты разрешил по милости чудесной Заветные слова божественный, небесный, И ими назвалась (для рифмы) красота, Не оскорбляя тем уж господа Христа! Но что же вдруг тебя, скажи, переменило И нрава твоего кичливость усмирило? Свои послания хоть очень я люблю, Хоть знаю, что прочел ты жалобу мою, Но, подразнив тебя, я переменой сею Приятно изумлен, гордиться не посмею. Отнесся я к тебе по долгу моему; Но мне ль исправить вас? Нет, ведаю, кому Сей важной новостью обязана Россия. Обдумав наконец намеренья благие, Министра честного наш добрый царь избрал, Шишков наук уже правленье восприял. Сей старец дорог нам: друг чести, друг народа, Он славен славою двенадцатого года; Один в толпе вельмож он русских муз любил, Их, незамеченных, созвал, соединил; Осиротелого венца Екатерины От хлада наших дней укрыл он лавр единый. Он с нами сетовал, когда святой отец, Омара да Гали прияв за образец, В угодность господу, себе во утешенье, Усердно задушить старался просвещенье. Благочестивая, смиренная душа Карала чистых муз, спасая Бантыша, И помогал ему Магницкий благородный, Муж твердый в правилах, душою превосходный, И даже бедный мой Кавелин-дурачок, Креститель Галича, Магницкого дьячок. И вот, за все грехи, в чьи пакостные руки Вы были вверены, печальные науки! Цензура! вот кому подвластна ты была! Но полно: мрачная година протекла, И ярче уж горит светильник просвещенья. Я с переменою несчастного правленья Отставки цензоров, признаться, ожидал, Но, сам не зная как, ты, видно, устоял. Итак, я поспешил приятелей поздравить, А между тем совет на память им оставить. Будь строг, но будь умен. Не просят у тебя, Чтоб все законные преграды истребя, Все мыслить, говорить, печатать безопасно Ты нашим господам позволил самовластно. Права свои храни по долгу своему. Но скромной истине, но мирному уму И даже глупости невинной и довольной Не заграждай пути заставой своевольной. И если ты в плодах досужного пера Порою не найдешь великого добра, Когда не видишь в них безумного разврата, Престолов, алтарей и нравов супостата, То, славы автору желая от души, Махни, мой друг, рукой и смело подпиши. * * * Тимковский царствовал - и все твердили вслух, Что в свете не найдешь ослов подобных двух. Явился Бируков, за ним вослед Красовский: Ну право, их умней покойный был Тимковский! * * * Полу-милорд, полу-купец, Полу-мудрец, полу-невежда, Полу-подлец, но есть надежда, Что будет полным наконец. * * * Певец-Давид был ростом мал, Но повалил же Голиафа, Который был и генерал, И, побожусь, не ниже графа. * * * Не знаю где, но не у нас, Достопочтенный лорд Мидас, С душой посредственной и низкой, - Чтоб не упасть дорогой склизкой, Ползком прополз в известный чин И стал известный господин. Еще два слова об Мидасе: Он не хранил в своем запасе Глубоких замыслов и дум; Имел он не блестящий ум, Душой не слишком был отважен; Зато был сух, учтив и важен. Льстецы героя моего, Не зная, как хвалить его, Провозгласить решились тонким... * * * Вот Хвостовой покровитель, Вот холопская душа, Просвещения губитель, Покровитель Бантыша! Напирайте, бога ради, На него со всех сторон! Не попробовать ли сзади? Там всего слабее он. * * * Охотник до журнальной драки, Сей усыпительный зоил Разводит опиум чернил Слюнею бешеной собаки. * * * Лихой товарищ наших дедов, Он друг Венеры и пиров, Он на обедах - бог обедов, В своих садах - он бог садов. 1825 СОЖЖЕННОЕ ПИСЬМО Прощай, письмо любви! прощай: она велела. Как долго медлил я! как долго не хотела Рука предать огню все радости мои!.. Но полно, час настал. Гори, письмо любви. Готов я; ничему душа моя не внемлет. Уж пламя жадное листы твои приемлет... Минуту!.. вспыхнули! пылают - легкий дым Виясь, теряется с молением моим. Уж перстня верного утратя впечатленье, Растопленный сургуч кипит... О провиденье! Свершилось! Темные свернулися листы; На легком пепле их заветные черты Белеют... Грудь моя стеснилась. Пепел милый, Отрада бедная в судьбе моей унылой, Останься век со мной на горестной груди... * * * Лишь розы увядают, Амврозией дыша, В Элизий улетает Их легкая душа. И там, где волны cонны Забвение несут, Их тени благовонны Над Летою цветут. ОДА ЕГО СИЯТ. ГР. ДМ. ИВ. ХВОСТОВУ Султан ярится {1}. Кровь Эллады И peзвocкачет {2}, и кипит. Открылись грекам древни клады {3}, Трепещет в Стиксе лютый Пит {4}. И се - летит продерзко судно И мещет громы обоюдно. Се Бейрон, Феба образец. Притек, но недуг быстропарный {5}, Строптивый и неблагодарный Взнес смерти на него резец. Певец бессмертный и маститый, Тебя Эллада днесь зовет На место тени знаменитой, Пред коей Цербер днесь ревет. Как здесь, ты будешь там сенатор, Как здесь, почтенный литератор, Но новый лавр тебя ждет там, Где от крови земля промокла: Перикла лавр, лавр Фемистокла; Лети туда, Хвостов наш! сам. Вам с Бейроном шипела злоба, Гремела и правдива лесть. Он лорд - граф ты! Поэты оба! Се, мнится, явно сходство есть. - Никак! Ты с верною супругой6 Под бременем Судьбы упругой Живешь в любви - и наконец Глубок он, но единобразен, А ты глубок, игрив и разен, И в шалостях ты впрям певец. А я, неведомый Пиита, В восторге новом воспою Во след Пиита знаменита Правдиву похвалу свою, Моляся кораблю бегущу, Да Бейрона он узрит кущу7, И да блюдут твой мирный сон8 Нептун, Плутон, Зевс, Цитерея, Гебея, Псиша, Крон, Астрея, Феб, Игры, Смехи, Вакх, Харон. ПРИМЕЧАНИЯ 1 Подражание г. Петрову, знаменитому нашему лирику. 2 Слово, употребленное весьма счастливо Вильгельмом Карловичем Кюхельбекером в стихотворном его письме к г. Грибоедову. 3 Под словом клады должно разуметь правдивую ненависть нынешних Леонидов, Ахиллесов и Мильтиадов к жестоким чалмоносцам. 4 Г. Питт, знаменитый английский министр и известный противник Свободы. 5 Горячка. 6 Графиня Хвостова, урожденная княжна Горчакова, достойная супруга маститого нашего Певца. Во многочисленных своих стихотворениях везде называет он ее Темирою (см. последн. замеч. в оде "Заздравный кубок"). 7 Подражание его высокопр. действ. тайн. сов. Ив. Ив. Дмитриеву, знаменитому другу гр. Хвостова: К тебе я руки простирал Уже из отческия кущи, Взирая на суда бегущи. 8 Здесь поэт, увлекаясь воображением, видит уже Великого нашего лирика, погруженного в сладкий сон и приближающегося к берегам благословенной Эллады. Нептун усмиряет пред ним продерзкие волны; Плутон исходит из преисподней бездны, дабы узреть того, кто ниспошлет ему в непродолжительном времени богатую жатву теней поклонников Лжепророка; Зевес улыбается ему с небес; Цитерея (Венера) осыпает цветами своего любимого певца; Геба подъемлет кубок за здравие его; Псиша, в образе Иполита Богдановича, ему завидует; Крон удерживает косу, готовую разить; Астрея предчувствует возврат своего царствования; Феб ликует; Игры, Смехи, Вакх и Харон веселою толпою следуют за судном нашего бессмертного Пииты. КОЗЛОВУ Певец, когда перед тобой Во мгле сокрылся мир земной, Мгновенно твой проснулся гений, На все минувшее воззрел И в хоре светлых привидений Он песни дивные запел. О милый брат, какие звуки! В слезах восторга внемлю им. Небесным пением своим Он усыпил земные муки; Тебе он создал новый мир, Ты в нем и видишь, и летаешь, И вновь живешь, и обнимаешь Разбитый юности кумир. А я, коль стих единый мой Тебе мгновенье дал отрады, Я не хочу другой награды - Недаром темною стезей Я проходил пустыню мира; О нет! недаром жизнь и лира Мне были вверены судьбой! ЖЕЛАНИЕ СЛАВЫ Когда, любовию и негой упоенный, Безмолвно пред тобой коленопреклоненный, Я на тебя глядел и думал: ты моя, - Ты знаешь, милая, желал ли славы я; Ты знаешь: удален от ветреного света, Скучая суетным прозванием поэта, Устав от долгих бурь, я вовсе не внимал Жужжанью дальному упреков и похвал. Могли ль меня молвы тревожить приговоры, Когда, склонив ко мне томительные взоры И руку на главу мне тихо наложив, Шептала ты: скажи, ты любишь, ты счастлив? Другую, как меня, скажи, любить не будешь? Ты никогда, мой друг, меня не позабудешь? А я стесненное молчание хранил, Я наслаждением весь полон был, я мнил, Что нет грядущего, что грозный день разлуки Не придет никогда... И что же? Слезы, муки, Измены, клевета, все на главу мою Обрушилося вдруг... Что я, где я? Стою, Как путник, молнией постигнутый в пустыне, И все передо мной затмилося! И ныне Я новым для меня желанием томим: Желаю славы я, чтоб именем моим Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною Окружена была, чтоб громкою молвою Все, все вокруг тебя звучало обо мне, Чтоб, гласу верному внимая в тишине, Ты помнила мои последние моленья В саду, во тьме ночной, в минуту разлученья. П. А. ОСИПОВОЙ Быть может, уж недолго мне В изгнанье мирном оставаться, Вздыхать о милой старине И сельской музе в тишине Душой беспечной предаваться. Но и в дали, в краю чужом Я буду мыслию всегдашней Бродить Тригорского кругом, В лугах, у речки, над холмом, В саду под сенью лип домашней. Когда померкнет ясный день, Одна из глубины могильной Так иногда в родную сень Летит тоскующая тень На милых бросить взор умильный. * * * Храни меня, мой талисман, Храни меня во дни гоненья, Во дни раскаянья, волненья: Ты в день печали был мне дан. Когда подымет океан Вокруг меня валы ревучи, Когда грозою грянут тучи, - Храни меня, мой талисман. В уединеньи чуждых стран, На лоне скучного покоя, В тревоге пламенного боя Храни меня, мой талисман. Священный сладостный обман, Души волшебное светило... Оно сокрылось, изменило... Храни меня, мой талисман. Пускай же ввек сердечных ран Не растравит воспоминанье. Прощай, надежда; спи, желанье; Храни меня, мой талисман АНДРЕЙ ШЕНЬЕ ПОСВЯЩЕНО Н. Н. РАЕВСКОМУ. Ainsi, triste et сарtif, mа lyre toutefois S'eveillait... Меж тем, как изумленный мир На урну Байрона взирает, И хору европейских лир Близ Данте тень его внимает, Зовет меня другая тень, Давно без песен, без рыданий С кровавой плахи в дни страданий Сошедшая в могильну сень. Певцу любви, дубрав и мира Несу надгробные цветы. Звучит незнаемая лира. Пою. Мне внемлет он и ты. Подъялась вновь усталая секира И жертву новую зовет. Певец готов; задумчивая лира В последний раз ему поет.{1} Заутра казнь, привычный пир народу; Но лира юного певца О чем поет? Поет она свободу: Не изменилась до конца! "Приветствую тебя, мое светило! Я славил твой небесный лик, Когда он искрою возник, Когда ты в буре восходило. Я славил твой священный гром, Когда он разметал позорную твердыню И власти древнюю гордыню Развеял пеплом и стыдом; Я зрел твоих сынов гражданскую отвагу, Я слышал братский их обет, Великодушную присягу И самовластию бестрепетный ответ. Я зрел, как их могущи волны Все ниспровергли, увлекли, И пламенный трибун предрек, восторга полный, Перерождение земли. Уже сиял твой мудрый гений, Уже в бессмертный Пантеон Святых изгнанников входили славны тени, От пелены предрассуждений Разоблачался ветхий трон; Оковы падали. Закон, На вольность опершись, провозгласил равенство, И мы воскликнули: Блаженство! О горе! о безумный сон! Где вольность и закон? Над нами Единый властвует топор. Мы свергнули царей. Убийцу с палачами Избрали мы в цари. О ужас! о позор! Но ты, священная свобода, Богиня чистая, нет, - не виновна ты, В порывах буйной слепоты, В презренном бешенстве народа, Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд Завешен пеленой кровавой: Но ты придешь опять со мщением и славой, - И вновь твои враги падут; Народ, вкусивший раз твой нектар освященный, Все ищет вновь упиться им; Как будто Вакхом разъяренный, Он бродит, жаждою томим; Так - он найдет тебя. Под сению равенства В объятиях твоих он сладко отдохнет; Так буря мрачная минет! Но я не узрю вас, дни славы, дни блаженства: Я плахе обречен. Последние часы Влачу. Заутра казнь. Торжественной рукою Палач мою главу подымет за власы Над равнодушною толпою. Простите, о друзья! Мой бесприютный прах Не будет почивать в саду, где провождали Мы дни беспечные в науках и в пирах И место наших урн заране назначали. Но, други, если обо мне Священно вам воспоминанье, Исполните мое последнее желанье: Оплачьте, милые, мой жребий в тишине; Страшитесь возбудить слезами подозренье; В наш век, вы знаете, и слезы преступленье: О брате сожалеть не смеет ныне брат. Еще ж одна мольба: вы слушали стократ Стихи, летучих дум небрежные созданья, Разнообразные, заветные преданья Всей младости моей. Надежды, и мечты, И слезы, и любовь, друзья, сии листы Всю жизнь мою хранят. У Авеля, у Фанни {2}, Молю, найдите их; невинной музы дани Сберите. Строгий свет, надменная молва Не будут ведать их. Увы, моя глава Безвременно падет: мой недозрелый гений Для славы не свершил возвышенных творений; Я скоро весь умру. Но, тень мою любя, Храните рукопись, о други, для себя! Когда гроза пройдет, толпою суеверной Сбирайтесь иногда читать мой свиток верный, И, долго слушая, скажите: это он; Вот речь его. А я, забыв могильный сон, Взойду невидимо и сяду между вами, И сам заслушаюсь, и вашими слезами Упьюсь... и, может быть, утешен буду я Любовью; может быть, и Узница моя {3}, Уныла и бледна, стихам любви внимая..." Но, песни нежные мгновенно прерывая, Младой певец поник задумчивой главой. Пора весны его с любовию, тоской Промчалась перед ним. Красавиц томны очи, И песни, и пиры, и пламенные ночи, Все вместе ожило; и сердце понеслось Далече... и стихов журчанье излилось: "Куда, куда завлек меня враждебный гений? Рожденный для любви, для мирных искушений, Зачем я покидал безвестной жизни тень, Свободу, и друзей, и сладостную лень? Судьба лелеяла мою златую младость; Беспечною рукой меня венчала радость, И муза чистая делила мой досуг. На шумных вечерах друзей любимый друг, Я сладко оглашал и смехом и стихами Сень, охраненную домашними богами. Когда ж, вакхической тревогой утомясь И новым пламенем незапно воспалясь, Я утром наконец являлся к милой деве И находил ее в смятении и гневе; Когда, с угрозами, и слезы на глазах, Мой проклиная век, утраченный в пирах, Она меня гнала, бранила и прощала: Как сладко жизнь моя лилась и утекала! Зачем от жизни сей, ленивой и простой, Я кинулся туда, где ужас роковой, Где страсти дикие, где буйные невежды, И злоба, и корысть! Куда, мои надежды, Вы завлекли меня! Что делать было мне, Мне, верному любви, стихам и тишине, На низком поприще с презренными бойцами! Мне ль было управлять строптивыми конями И круто напрягать бессильные бразды? И что ж оставлю я? Забытые следы Безумной ревности и дерзости ничтожной. Погибни, голос мой, и ты, о призрак ложный, Ты, слово, звук пустой... О, нет! Умолкни, ропот малодушный! Гордись и радуйся, поэт: Ты не поник главой послушной Перед позором наших лет; Ты презрел мощного злодея; Твой светоч, грозно пламенея, Жестоким блеском озарил Совет правителей бесславных; {4} Твой бич настигнул их, казнил Сих палачей самодержавных; Твой стих свистал по их главам; Ты звал на них, ты славил Немезиду; Ты пел Маратовым жрецам Кинжал и деву-эвмениду! Когда святой старик от плахи отрывал Венчанную главу рукой оцепенелой, Ты смело им обоим руку дал, И перед вами трепетал Ареопаг остервенелый. Гордись, гордись, певец; а ты, свирепый зверь, Моей главой играй теперь: Она в твоих когтях. Но слушай, знай, безбожный: Мой крик, мой ярый смех преследует тебя! Пей нашу кровь, живи, губя: Ты все пигмей, пигмей ничтожный. И час придет... и он уж недалек: Падешь, тиран! Негодованье Воспрянет наконец. Отечества рыданье Разбудит утомленный рок. Теперь иду... пора... но ты ступай за мною; Я жду тебя". Так пел восторженный поэт. И все покоилось. Лампады тихий свет Бледнел пред утренней зарею, И утро веяло в темницу. И поэт К решетке поднял важны взоры... Вдруг шум. Пришли, зовут. Они! Надежды нет! Звучат ключи, замки, запоры. Зовут... Постой, постой; день только, день один: И казней нет, и всем свобода, И жив великий гражданин Среди великого народа {5}. Не слышат. Шествие безмолвно. Ждет палач. Но дружба смертный путь поэта очарует {6}. Вот плаха. Он взошел. Он славу именует...{7} Плачь, муза, плачь!.. ПРИМЕЧАНИЯ 1 Comme un dernier rayon, comme un dernier zephyre Anime le soir d'un beau jour, Au pied de l'echafaud j'essaie encor ma lyre. (V. Les derniers vers d'Andre Chenier). 2 У Авеля, y Фанни. Abel, doux confident des mes jeunes mysteres (El. I): один из друзей А. Ш. Fanni, l'une des maitresses d'An. Ch. Voyez les odes qui lui sont adressees. 3 И Узница моя. V. La jeune Captive (M-lle de Coigny). 4 Voyez ses iambes. Chenier avait merite la haine des factieux. Il avait celebre Charlotte Corday, fletri Collot d'Herbois, attaque Robespierre. - On sait que le roi avait demande a l'Assemblee, par une lettre pleine de calme et de dignite, le droit d'appeler au peuple du jugement qui le condamnait. Cette lettre signee dans la nuit du 17 au 18 janvier est d'Andre Chenier. (H. de la Touche.) 5 Он был казнен 8 термидора, т. е. накануне низвержения Робеспиерра. 6 На роковой телеге везли на казнь с Ан. Шенье и поэта Руше, его друга. Ils parlerent de poesie a leurs derniers moments: pour eux apres l'amitie c'etait la plus belle chose de la terre. Racine fut l'objet de leur entretient et de leur derniere admiration. Ils voulurent reciter ses vers. Ils choisirent la premiere scene d'Andromaque. (H. de la Touche.) 7 На месте казни он ударил себя в голову и сказал: pourtant j'avais quelque chose la. K РОДЗЯНКЕ Ты обещал о романтизме, О сем парнасском афеизме, Потолковать еще со мной, Полтавских муз поведать тайны, А пишешь мне об ней одной... Нет, это ясно, милый мой, Нет, ты влюблен, Пирон Украйны! Ты прав: что может быть важней На свете женщины прекрасной? Улыбка, взор ее очей Дороже злата и честей, Дороже славы разногласной... Поговорим опять об ней. Хвалю, мой друг, ее охоту, Поотдохнув, рожать детей, Подобных матери своей; И счастлив, кто разделит с ней Сию приятную заботу: Не наведет она зевоту, Дай бог, чтоб только Гименей Меж тем продлил свою дремоту. Но не согласен я с тобой, Не одобряю я развода! Во-первых, веры долг святой, Закон и самая природа... А во-вторых, замечу я, Благопристойные мужья Для умных жен необходимы: При них домашние друзья Иль чуть заметны, иль незримы. Поверьте, милые мои: Одно другому помогает, И солнце брака затмевает Звезду стыдливую любви. К*** Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты. В томленьях грусти безнадежной, В тревогах шумной суеты, Звучал мне долго голос нежный И снились милые черты. Шли годы. Бурь порыв мятежный Рассеял прежние мечты, И я забыл твой голос нежный, Твои небесные черты. В глуши, во мраке заточенья Тянулись тихо дни мои Без божества, без вдохновенья, Без слез, без жизни, без любви. Душе настало пробужденье: И вот опять явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты. И сердце бьется в упоенье, И для него воскресли вновь И божество, и вдохновенье, И жизнь, и слезы, и любовь. ЖЕНИХ Три дня купеческая дочь Наташа пропадала; Она на двор на третью ночь Без памяти вбежала. С вопросами отец и мать К Наташе стали приступать. Наташа их не слышит, Дрожит и еле дышит. Тужила мать, тужил отец, И долго приступали, И отступились наконец, А тайны не узнали. Наташа стала, как была, Опять румяна, весела, Опять пошла с сестрами Сидеть за воротами. Раз у тесовых у ворот, С подружками своими, Сидела девица - и вот Промчалась перед ними Лихая тройка с молодцом. Конями, крытыми ковром, В санях он стоя правит, И гонит всех, и давит. Он, поровнявшись, поглядел, Наташа поглядела, Он вихрем мимо пролетел, Наташа помертвела. Стремглав домой она бежит. "Он! он! узнала! - говорит, - Он, точно он! держите, Друзья мои, спасите!" Печально слушает семья, Качая головою; Отец ей: "Милая моя, Откройся предо мною. Обидел кто тебя, скажи, Хоть только след нам укажи". Наташа плачет снова. И более ни слова. Наутро сваха к ним на двор Нежданая приходит. Наташу хвалит, разговор С отцом ее заводит: "У вас товар, у нас купец; Собою парень молодец, И статный, и проворный, Не вздорный, не зазорный. Богат, умен, ни перед кем Не кланяется в пояс, А как боярин между тем Живет, не беспокоясь; А подарит невесте вдруг И лисью шубу, и жемчуг, И перстни золотые, И платья парчевые. Катаясь, видел он вчера Ее за воротами; Не по рукам ли, да с двора, Да в церковь с образами?" Она сидит за пирогом, Да речь ведет обиняком, А бедная невеста Себе не видит места. "Согласен, - говорит отец; - Ступай благополучно, Моя Наташа, под венец: Одной в светелке скучно. Не век девицей вековать, Не все косатке распевать, Пора гнездо устроить, Чтоб детушек покоить". Наташа к стенке уперлась И слово молвить хочет - Вдруг зарыдала, затряслась, И плачет и хохочет. В смятенье сваха к ней бежит, Водой студеною поит И льет остаток чаши На голову Наташи. Крушится, охает семья. Опомнилась Наташа И говорит: "Послушна я, Святая воля ваша. Зовите жениха на пир, Пеките хлебы на весь мир, На славу мед варите, Да суд на пир зовите". "Изволь, Наташа, ангел мой! Готов тебе в забаву Я жизнь отдать!" - И пир горой; Пекут, варят на славу. Вот гости честные нашли, За стол невесту повели; Поют подружки, плачут, А вот и сани скачут. Вот и жених - и все за стол. Звенят, гремят стаканы, Заздравный ковш кругом пошел; Все шумно, гости пьяны. Жених "А что же, милые друзья, Невеста красная моя Не пьет, не ест, не служит: О чем невеста тужит?" Невеста жениху в ответ: "Откроюсь наудачу. Душе моей покоя нет, И день и ночь я плачу: Недобрый сон меня крушит". Отец ей: "Что ж твой сон гласит? Скажи нам, что такое, Дитя мое родное?" "Мне снилось, - говорит она, - Зашла я в лес дремучий, И было поздно; чуть луна Светила из-за тучи; С тропинки сбилась я: в глуши Не слышно было ни души, И сосны лишь да ели Вершинами шумели. И вдруг, как будто наяву, Изба передо мною. Я к ней, стучу - молчат. Зову - Ответа нет; с мольбою Дверь отворила я. Вхожу - В избе свеча горит; гляжу - Везде сребро да злато, Все светло и богато". Жених "А чем же худ, скажи, твой сон? Знать, жить тебе богато". Невеста "Постой, сударь, не кончен он. На серебро, на злато, На сукна, коврики, парчу, На новгородскую камчу Я молча любовалась И диву дивовалась. Вдруг слышу крик и конский топ... Подъехали к крылечку. Я поскорее дверью хлоп И спряталась за печку. Вот слышу много голосов... Взошли двенадцать молодцов, И с ними голубица Красавица девица. Взошли толпой, не поклонясь, Икон не замечая; За стол садятся, не молясь И шапок не снимая. На первом месте брат большой, По праву руку брат меньшой, По леву голубица Красавица девица. Крик, хохот, песни, шум и звон, Разгульное похмелье..." Жених "А чем же худ, скажи, твой сон? Вещает он веселье". Невеста "Постой, сударь, не кончен он. Идет похмелье, гром и звон, Пир весело бушует, Лишь девица горюет. Сидит, молчит, ни ест, ни пьет И током слезы точит, А старший брат свой нож берет, Присвистывая точит; Глядит на девицу-красу, И вдруг хватает за косу, Злодей девицу губит, Ей праву руку рубит". "Ну это, - говорит жених, - Прямая небылица! Но не тужи, твой сон не лих, Поверь, душа-девица". Она глядит ему в лицо. "А это с чьей руки кольцо?" Вдруг молвила невеста, И все привстали с места. Кольцо катится и звенит, Жених дрожит бледнея; Смутились гости. - Суд гласит: "Держи, вязать злодея!" Злодей окован, обличен, И скоро смертию казнен. Прославилась Наташа! И вся тут песня наша. * * * Если жизнь тебя обманет, Не печалься, не сердись! В день уныния смирись: День веселья, верь, настанет. Сердце в будущем живет; Настоящее уныло: Все мгновенно, все пройдет; Что пройдет, то будет мило. * * * На небесах печальная луна Встречается с веселою зарею, Одна горит, другая холодна. Заря блестит невестой молодою, Луна пред ней, как мертвая, бледна. Так встретился, Эльвина, я с тобою. ВАКХИЧЕСКАЯ ПЕСНЯ Что смолкнул веселия глас? Раздайтесь, вакхальны припевы! Да здравствуют нежные девы И юные жены, любившие нас! Полнее стакан наливайте! На звонкое дно В густое вино Заветные кольца бросайте! Подымем стаканы, содвинем их разом! Да здравствуют музы, да здравствует разум! Ты, солнце святое, гори! Как эта лампада бледнеет Пред ясным восходом зари, Так ложная мудрость мерцает и тлеет Пред солнцем бессмертным ума. Да здравствует солнце, да скроется тьма! Н. Н. Примите "Невский Альманах". Он мил и в прозе, и в стихах: Вы тут найдете Полевого, Великопольского, Хвостова; Княжевич, дальный ваш родня, Украсил также книжку эту; Но не найдете вы меня: Мои стихи скользнули в Лету. Что слава мира?.. дым и прах! Ах, сердце ваше мне дороже!.. Но, кажется, мне трудно тоже Попасть и в этот альманах. САФО Счастливый юноша, ты всем меня пленил: Душою гордою и пылкой и незлобной, И первой младости красой женоподобной. * * * Цветы последние милей Роскошных первенцев полей. Они унылые мечтанья Живее пробуждают в нас. Так иногда разлуки час Живее сладкого свиданья. 19 ОКТЯБРЯ Роняет лес багряный свой убор, Сребрит мороз увянувшее поле, Проглянет день как будто поневоле И скроется за край окружных гор. Пылай, камин, в моей пустынной келье; А ты, вино, осенней стужи друг, Пролей мне в грудь отрадное похмелье, Минутное забвенье горьких мук. Печален я: со мною друга нет, С кем долгую запил бы я разлуку, Кому бы мог пожать от сердца руку И пожелать веселых много лет. Я пью один; вотще воображенье Вокруг меня товарищей зовет; Знакомое не слышно приближенье, И милого душа моя не ждет. Я пью один, и на брегах Невы Меня друзья сегодня именуют... Но многие ль и там из вас пируют? Еще кого не досчитались вы? Кто изменил пленительной привычке? Кого от вас увлек холодный свет? Чей глас умолк на братской перекличке? Кто не пришел? Кого меж вами нет? Он не пришел, кудрявый наш певец, С огнем в очах, с гитарой сладкогласной: Под миртами Италии прекрасной Он тихо спит, и дружеский резец Не начертал над русскою могилой Слов несколько на языке родном, Чтоб некогда нашел привет унылый Сын севера, бродя в краю чужом. Сидишь ли ты в кругу своих друзей, Чужих небес любовник беспокойный? Иль снова ты проходишь тропик знойный И вечный лед полунощных морей? Счастливый путь!.. С лицейского порога Ты на корабль перешагнул шутя, И с той поры в морях твоя дорога, О волн и бурь любимое дитя! Ты сохранил в блуждающей судьбе Прекрасных лет первоначальны нравы: Лицейский шум, лицейские забавы Средь бурных волн мечталися тебе; Ты простирал из-за моря нам руку, Ты нас одних в младой душе носил И повторял: <На долгую разлуку Нас тайный рок, быть может, осудил!> Друзья мои, прекрасен наш союз! Он как душа неразделим и вечен - Неколебим, свободен и беспечен Срастался он под сенью дружных муз. Куда бы нас ни бросила судьбина, И счастие куда б ни повело, Все те же мы: нам целый мир чужбина; Отечество нам Царское Село. Из края в край преследуем грозой, Запутанный в сетях судьбы суровой, Я с трепетом на лоно дружбы новой, Устав, приник ласкающей главой... С мольбой моей печальной и мятежной, С доверчивой надеждой первых лет, Друзьям иным душой предался нежной; Но горек был небратский их привет. И ныне здесь, в забытой сей глуши, В обители пустынных вьюг и хлада, Мне сладкая готовилась отрада: Троих из вас, друзей моей души, Здесь обнял я. Поэта дом опальный, О Пущин мой, ты первый посетил; Ты усладил изгнанья день печальный, Ты в день его лицея превратил. Ты, Горчаков, счастливец с первых дней, Хвала тебе - фортуны блеск холодный Не изменил души твоей свободной: Все тот же ты для чести и друзей. Нам разный путь судьбой назначен строгой; Ступая в жизнь, мы быстро разошлись: Но невзначай проселочной дорогой Мы встретились и братски обнялись. Когда постиг меня судьбины гнев, Для всех чужой, как сирота бездомный, Под бурею главой поник я томной И ждал тебя, вещун пермесских дев, И ты пришел, сын лени вдохновенный, О Дельвиг мой: твой голос пробудил Сердечный жар, так долго усыпленный, И бодро я судьбу благословил. С младенчества дух песен в нас горел, И дивное волненье мы познали; С младенчества две музы к нам летали, И сладок был их лаской наш удел: Но я любил уже рукоплесканья, Ты, гордый, пел для муз и для души; Свой дар как жизнь я тратил без вниманья, Ты гений свой воспитывал в тиши. Служенье муз не терпит суеты; Прекрасное должно быть величаво: Но юность нам советует лукаво, И шумные нас радуют мечты... Опомнимся - но поздно! и уныло Глядим назад, следов не видя там. Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было, Мой брат родной по музе, по судьбам? Пора, пора! душевных наших мук Не стоит мир; оставим заблужденья! Сокроем жизнь под сень уединенья! Я жду тебя, мой запоздалый друг - Приди; огнем волшебного рассказа Сердечные преданья оживи; Поговорим о бурных днях Кавказа, О Шиллере, о славе, о любви. Пора и мне... пируйте, о друзья! Предчувствую отрадное свиданье; Запомните ж поэта предсказанье: Промчится год, и с вами снова я, Исполнится завет моих мечтаний; Промчится год, и я явлюся к вам! О сколько слез и сколько восклицаний, И сколько чаш, подъятых к небесам! И первую полней, друзья, полней! И всю до дна в честь нашего союза! Благослови, ликующая муза, Благослови: да здравствует лицей! Наставникам, хранившим юность нашу, Всем честию, и мертвым и живым, К устам подъяв признательную чашу, Не помня зла, за благо воздадим. Полней, полней! и, сердцем возгоря, Опять до дна, до капли выпивайте! Но за кого? о други, угадайте... Ура, наш царь! так! выпьем за царя. Он человек! им властвует мгновенье. Он раб молвы, сомнений и страстей; Простим ему неправое гоненье: Он взял Париж, он основал лицей. Пируйте же, пока еще мы тут! Увы, наш круг час от часу редеет; Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет; Судьба глядит, мы вянем; дни бегут; Невидимо склоняясь и хладея, Мы близимся к началу своему... Кому <ж> из нас под старость день лицея Торжествовать придется одному? Несчастный друг! средь новых поколений Докучный гость и лишний, и чужой, Он вспомнит нас и дни соединений, Закрыв глаза дрожащею рукой... Пускай же он с отрадой хоть печальной Тогда сей день за чашей проведет, Как ныне я, затворник ваш опальный, Его провел без горя и забот. |
|||||||||||||
| « Пред. | След. » |
|---|
|
|