Литературный журнал геосимволистов "Мой берег". Библиотека "Символика"

Произведение Слово о полку Игореве

Оглавление Произведение Слово о полку Игореве Страница 2 Страница 3 Страница 4 Страница 5 Страница 6 Страница 7 Страница 8 Страница 9 Страница 10 Страница 11 Страница 2 из 11 Немалое число литературоведов, историков, лингвистов, знатоков нашей старины, литераторов, любителей отечественной истории и словесности, вчитываясь в «Слово о полку Игореве», изучая его эпоху и сопоставляя различные точки зрения, пытались открыть тайну авторства великой поэмы, занимающей особое, только ей принадлежащее место в литературе всех времен и народов. Попытки эти были безуспешными, все предположения опровергались, и некоторые ученые пришли к выводу, что имя автора «Слова» мы никогда не узнаем. Это печальное умозаключение, однако, не может остановить новых попыток хотя бы потому, что каждая из них, основанная на поиске дотошном, и даже опровержение каждой из них возбуждает новый интерес к бесценному памятнику мировой культуры, способствуя - пусть даже в микронных единицах измерения! - раскрытию его изумительных художественных особенностей и бездонной глубины содержания, приближает к истине. И вот я, не замахиваясь на «новую работу», решаюсь в своем поиске коснуться самой сокровенной тайны «Слова», сразу оговорив, что мои догадки и предположения не претендуют на бесспорность. Чтобы не перегружать текста подробными ссылками на печатные источники, я во многих случаях, цитируя, называю только автора и придерживаюсь строгой источниковедческой атрибутики лишь в особо важных местах. Сознательно выбираю основные доказательства, не углубляясь в нюансы, коим несть числа. Используя в этой системе доказательств высказывания исследователей, преимущественно, конечно, единомышленников, старался по мере сил воздерживаться от полемики. Выдержки из «Слова» и других старорусских источников даю - в зависимости от целей изложения - то в переводах, то в подлиннике, однако по техническим причинам точно воспроизвести средневековые тексты не всегда возможно. Курсив в цитатах везде принадлежит мне, кроме особо оговоренных случаев. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Верно, нет на памяти человечества другого литературного произведения такого небольшого объема, которому было бы посвящено столько дискуссий, книг, статей, специальных научных работ - их уже больше тысячи, и кое-что в нем стало понятно, однако нераскрытые загадки и тайны его словно множатся! Полное семантическое богатство «Слова», например, будучи взято на учет современными электронными машинами, даст, наверное, ни с чем не сравнимое количество бит информации, заключенной в неполном издательском листе типографских знаков, и многое останется за семью печатями - для новых поколений исследователей и совершеннейших счетных машин. К сожалению, мы лишены возможности рассматривать «Слово» в достаточно представительном литературном окружении. Пожары и небрежение, пришлые разорители Русской земли, политические антагонисты и религиозные ревнители внутри страны сняли за века значительную часть мощного слоя средневековой нашей письменной культуры. Современные исследователи не в силах представить себе во всех подробностях сложнейшую политическую, идеологическую, дипломатическую, династическую, экономическую ситуацию конца XII века на Руси и в сопредельных землях - ведь разнотолки вызывают даже сравнительно недавние исторические события, особенно при незнании их подробностей. Никогда и никто не поставит себя на место автора тех времен с его мировоззрением, миропониманием и мировидением - слишком велика временнбя дистанция и наслоения минувших веков, а мы, принадлежа современности, несем в себе главным образом ее знания, представления и мораль. Автор «Слова», кроме того, был наделен чрезвычайными творческими способностями, и до его индивидуального духовного мира, сформировавшегося в тех условиях, нам никогда не подняться - мы можем лишь приблизительно судить об этом человеке - основываясь прежде всего на тексте поэмы. «Слово» не имеет жанровых, стилистических, художественных аналогов в мировой письменной культуре, сотворено по оригинальнейшим и неповторимым законам литературного творчества; сопоставить это произведение не с чем, а попытки его сравнения с «Песнью о Роланде», «Песнью о Нибелунгах» или, скажем, «Словом о погибели Рускыя земля» выглядят несколько искусственно. Но если мы никогда не откроем имени автора «Слова», то никогда не поймем до конца ни того времени, ни его культуры, ни самой поэмы, ни многих тайн русской истории, ни некоторых аспектов человековедения, как называл Максим Горький литературу. Решаюсь выступить с аргументацией одной, несколько, правда, неожиданной гипотезы об авторе «Слова». Не отстаивая, повторяю, конечный вывод категорически, попробую, опираясь на внимательных предшественников, свои доказательства и догадки, поочередно и последовательно ответить на вопросы: где, кто, когда и при каких обстоятельствах мог создать этот средневековый литературный шедевр. Где? П. В. Владимиров, В. А. Келтуяла, А. И. Лященко, А. И. Рогов, Н. К. Гудзий, Б. А. Рыбаков, В. Ю. Франчук и другие считают автора слова киевлянином, А. С. Петрушевич, Н. Н. Зарубин, А. К. Югов, А. С. Орлов и Л. В. Черепнин - галичанином, С. А. Андрианов и А. В. Соловьев - киевлянином черниговского происхождения. Д. С. Лихачев пишет, что он мог быть как черниговцем, так и киевлянином, а Е. В. Барсов, И. А. Новиков, А. И. Никифоров, М. Д. Приселков, В. И. Стеллецкий, С. П. Обнорский, М. Н. Тихомиров, В. Г. Федоров и другие, основываясь главным образом на очевидных пристрастиях автора к «Ольгову гнезду», доказывали, что это был черниговец, и никто иной. Для начала и в качестве одного из косвенных доказательств происхождения «Слова» мы должны хотя бы кратко рассмотреть, что собою представляло в конце XII века Чернигово-Северское княжество и его столица с точки зрения географии, экономики и культуры. Географическое положение Черниговского, вассального Новгород-Северского княжества и подвластных им земель вятичей было особым. Из этого района Руси, северо-восточные границы которого подходили к окрестностям Москвы, вели удобные речные пути - летом по воде и волокам, зимой по льду на Средний и Нижний Днепр, Дон, Северский Донец, Оку и Волгу. Во владении чернигово-северских князей находился днепровско-деснянский и окско-волжский водоразделы, верховья Дона, долгое время им принадлежала обширная Муромо-Рязанская земля, практически все Поочье. Через свой важный торговый город Любеч на Днепре северяне были связаны со Смоленской, Полоцкой и Новгородской землями, с Прибалтикой, а через Тмутараканское княжество на северокавказском побережье Черного моря, основанное и присоединенное к Черниговскому Мстиславом Храбрым в начале XI века, - с Кавказом, Крымом, Византией, Средиземноморьем. Сложными и противоречивыми были у северян отношения со степными кочевниками. С открытого на юго-восток беспокойного пограничья исходила главная внешняя опасность того времени. Черниговские князья, как и другие, воевали и мирились со степняками, защищали свои владения от их грабительских набегов и сами затевали дальние походы в Землю Незнаемую, призывали вчерашних врагов к участию в сегодняшних междоусобицах, иногда брали в жены дочерей половецких князей. О давних международных связях северян говорят, в частности, находки золотых византийских монет Х века в Черной Могиле. Есть сведения о деятельности при черниговском князе Святославе Давыдовиче (до 1106 г.) сирийца Петра, что был «лечец хитр вельми», «врачюа многы», а со времен князя Игоря английские источники сохранили имя некоего Исаака из Чернигова, быть может оптового поставщика мехов, вернувшего вместе с другими должниками в государственную казну «по счету 77 шиллингов и 9 пенсов» (В. И. Матузова. Английские средневековые источники. М., 1979. С. 50). Высшие церковные должности в Чернигове, как и в других религиозных центрах Руси, издревле занимали греки и в 1164 году, когда умер отец Игоря Святослав Ольгович, именно черниговский епископ-грек гнусно предал его жену и детей... Обширность владений, отдаленность пограничий во все концы, международные связи княжества в какой-то мере определяют географическое, пространственное видение автора-северянина в «Слове», объясняют этническую пестроту племен и народностей, упомянутых в поэме, - от немцев, ятвязей и моравы до касогов, половцев и таинственной восточной хиновы. Во всяком случае, эти особенности «Слова» были бы менее объяснимы, если б мы предположили, что автором ее был, скажем, галичанин. Устойчивое земледелие на обширных угодьях, труд городских ремесленников, даннические доходы, добычливая охота в дебрянских и вятичских лесах, торговые пошлины, собственная торговля, успешные войны обеспечили экономическое процветание земли северян. О богатствах Ольговичей, накопленных еще до рожденья князя Игоря, свидетельствуют летописные реляции большой грабительской междоусобной войны 1146 года. В одном только селе Мерликове враги забрали «300 кобыл и тысячу коней», по другим селам и городам Новгород-Северского удельного княжества разорили дома Игоря Ольговича с припасами: «в амбарах казенных и погребах вин, медов, меди, железа и протчего, что не могли всего князи на возы забрать, дали войску брать, кто чего хочет, в гумне сожгли 900 скирдов жит». В путивльском доме Святослава Ольговича, отца князя Игоря, «в погребах было 500 берковец меда, вина 80 корчаг. Церковь же княжу святого Вознесения, в ней же утварь княжу поимаша, двои сосуды сребряны, кадильницы 2, евангелие кованое серебром, одежды, шиты золотом, и колокола, и не оставиша княжа ничего, но все разделиша. Челяди же Святославли 700 разделиша и много воем раздаша». Развитая по меркам тех времен экономика позволяла северянам иметь в Новгороде-Северском, Путивле, Курске, Рыльске, Трубчевске, Козельске, Вщиже и других удельных центрах воинские дружины, в столице, кроме нее, постоянных наемников, содержать бояр, челядь, купечество, священнослужителей и прочие непроизводящие группы населения. Главный показатель развития и благоденствия того или иного края во все времена - наличие городских поселений, их количество и плотность. Так вот, ни Владимиро-Суздальское или Рязанское княжества, ни расположенные ближе других к густонаселенной Центральной Европе Галицкое или Волынское не имели столько городов, сколько их было в XII веке на Чернигово-Северской земле. Чтобы читатель наглядно представил себе многочисленность городского населения Черниговской земли на 1185 год, то есть ко времени похода князя Игоря на половцев, назову ее города в хронологическом порядке летописных упоминаний: Любеч, Чернигов, Листвен, Сновск, Курск, Новгород-Северский, Стародуб, Блове (Обловь), Вырь, Моривейск, Ормина, Гомий, Вщиж, Болдыж, Корачев, Севьско, Козельск, Путивль, Дедославль, Дебрянск, Лобыньск, Ростиславль, Колтеск, Кром, Домагощ, Мценск, Уненеж, Всеволож, Въяхань, Бахмач, Веловежа, Воробейна, Блестовит, Гуричев, Березый, Ольгов, Глухов, Рыльск, Хоробор, Радощ, Воротинеск, Синин Мост, Ропеск, Оргощ, Зартый, Росуса, Чичерск, Свирельск, Лопасна, Трубецк (Большая советская энциклопедия. 2-е изд. Т. 47. С. 162). Пятьдесят городов! И стояли еще Речица на Днепре, Сосница на Десне, неприступный островной Городец-на-Жиздре, ремесленный вятичский Серенск, Мосальск неподалеку, Глебль и Попаш на границе с Переяславской землей, портовое поселение Тмутаракань на Черном море, захваченное половцами, а на самом краю поля половецкого - Донец, куда держал путь князь Игорь, бежавший из плена летом 1185 года... По данным той же энциклопедии летописи зафиксировали на Руси конца XII века 206 городов, М. Н. Тихомиров прибавлял к ним еще восемнадцать; так что густота городских пунктов Чернигово-Северской земли представляется исключительной. Причем за пределами внимания средневековых наших историков оказалось, очевидно, какое-то число чернигово-северских городов, в которых, как всюду на этой обширной и богатой земле, жили воины, охотники, купцы, кожемяки, шорники, бортники, горшечники, портные, салотопы, столяры, плотники, каменосечцы, ремесленники, делающие телеги, сани, лодки, кирпичи, веревки, гвозди, кольчуги, топоры, мечи... Жили в северских городах, в первую очередь в столице и удельных центрах, народные певцы и скоморохи, книгочеи и переписчики книг, гусляры, иконописцы и зодчие... Одна из первых каменных церквей в Руси была построена в Тмутаракани князем черниговским и тмутараканским Мстиславом Храбрым по обету, данному им перед поединком с касожским князем Редедей, - об этом поединке автор «Слова» не преминул напомнить в начальных строках поэмы. Мстислав же заложил в Чернигове величественный Спасо-Преображенский собор. По летописным известиям, ко времени его смерти в 1036 году стены этой самой древней из сохранившихся каменных построек Руси были подняты «выше, нежели на кони стоя рукою достать». Это свидетельство почти тысячелетней давности подтвердилось в наши дни, когда при реставрации собора обнажили древнюю кладку - выше примерно трех метров пошла плинфа другого цветового оттенка. Главный столичный собор, до сего дня поражающий своей монументальностью и классическими пропорциями, был, очевидно, достроен при Святославе Ярославиче и тогда же расписан фресками. Это было чудо средневековой русской живописи - о ней в какой-то мере можно судить по единственной сохранившейся до XX века фреске, изображающей святую Феклу. Гениальная эта фреска по своему необычайному реализму не похожа на всю остальную средневековую настенную русскую живопись, и я сейчас мысленно переношусь в Спас 50-х годов, когда получил в подарок большую фотографию Феклы и решил посмотреть ее на месте. В кармане у меня лежал электрический фонарик со свежей батарейкой. В полутьме северного нефа поднял фотографию, приложил ее к полуколонне, поддерживающей подпружную арку, и включил фонарик. Волоокий лик Феклы, исполненный непреходящей красоты и нежности, манил своей неразгаданной тайной. Подсвечивая фотоизображение фрески так и этак, я случайно нашел точку, из которой сильный белый свет выбрасывался через линзу таким образом, что яркий, четкий круг полностью совпадал с нимбом, вернее, с внутренним его бледно-голубым окоемом. Расплывчатая желтизна окружала кольцо, вниз, исчезая в темноте, сбегали поникшие плечи Феклы, но лик-то, лик! Внезапно я похолодел, но жар тут же опалил сердце. Лицо Феклы приобрело почти стереоскопическую объемность, глаза ее жгли, а светотени создали впечатление глубочайшего скрытого трагизма, таящегося в нежных женских чертах. «Лице девичье огненно, огнь же есть божество»... И мне вдруг ясно представилось, как восемьсот лет назад стоит перед фреской неведомый русич, пристально и, быть может, как я, холодея разглядывает это лицо и в его душе зарождаются эпически простые слова, исполненные гражданской страстности и бесконечной нежности, трагического раскаяния и душевной муки... До сего дня верю своему воображению - автор «Слова о полку Игореве» должен был знать эту фреску! Цветные живописные копии с этой бесценной фрески можно увидеть ныне в киевском Софийском соборе и Черниговском областном краеведческом музее, судьба же оригинала таинственна и трагична. В 1924 году, чтобы уберечь от исчезновения подлинник, вынули его со штукатуркой из подпружной арки северного нефа, законсервировали и положили на хранение в запасники музея. Сейчас на этом месте неглубокая ниша и подпись: «Фреска погибла в годы войны 1941-1945 гг.» Когда, где, как? Достоверных данных о ее гибели - свидетельств или акта - не существует, и хочется надеяться, что следы Феклы обнаружатся в запасниках, не разобранных со времен эвакуации, или когда-нибудь за рубежом - фашистские грабители квалифицированно вывозили с нашей родины самое ценное... Разговор, как видите, незаметно перешел на культуру Чернигово-Северского княжества, и это тот предмет, о коем стоит поговорить особо. Издревле сложилась на Чернигово-Северской земле народная и профессиональная поэтическая традиция. Приведу слова одного из самых знающих, ярких и вдумчивых советских исследователей: «Те литературные реминисценции, которыми великий поэт XII века начал «Слово о полку Игореве», свидетельствуют о мощной и древней поэтической традиции» (А. В. Арциховский. Русская дружина по археологическим данным // Историк-марксист. 1939. N 1. С. 195). Непроста, полна глубокого смысла творческая связь между «соловьем старого времени», песнотворцем Бояном, и автором «Слова»! Этой теме посвящено немало специальных исследований, но мы отметим лишь, что Боян упоминается в поэме шесть раз по имени, а также посредством местоимений «он» и «того». Если исходить из текста «Слова», то Боян пел славу князю тмутараканскому и черниговскому Мстиславу Храброму, князю тмутараканскому «Красному Роману Святославличу», предположительно - Святославу Ярославичу черниговскому. В Тмутаракани же оказался однажды Всеслав полоцкий, о коем тоже сложил «припевку» Боян, названный в поэме «смысленым» и «вещим», возможно потому, что задолго до автора «Слова» провозглашал единение Руси, и это было главной идейной ветвью, связующей черниговского «деда»-песнотворца с его черниговским литературным «внуком»... «Большинство ученых сходятся в мнении, что Боян был черниговского происхождения» (В. И. Стеллецкий. «Слово о полку Игореве». М., 1981. С. 22). Особый период в культурной жизни Чернигово-Северской земли - девятнадцатилетнее, с 1054 года, княжение умного, деятельного и образованного Святослава Ярославича. При нем был достроен и расписан Спас, основан Елецкий монастырь и пещерный Ильинский, связанный с именем одного из самых заметных раннехристианских деятелей средневековой Руси Антония из Любеча, откуда Святослав «поя Онтония к Чернигову, и возлюби Болдины горы и, ископав пещеру, ту ся всели». Позже Антоний основал Киево-Печерский монастырь, и Святослав, будучи уже великим князем киевским, старался приветить строгого и аскетичного его игумена преподобного Феодосия - помогал монастырской пастве, дарил земли для построек. В Чернигове же Святослав, вероятно, успел построить дворцовое здание на Валу, фундамент которого обнаружен совсем недавно, возвел еще одно каменное сооружение - не то храм, не то новый княжеский терем, постоянно окружал себя книжниками, имел обширную библиотеку. Е. В. Барсов писал, что Святослав «тщательно наполнял книгами свои клети» и являлся перед своими боярами «аки новый Птоломей». С именем Святослава связывают замечательные памятники старой русской книжной культуры - всемирно известные «Изборники» 1073 и 1076 годов. Первый - «Собор от многих отец... вкратце сложен на память и на готов ответ» - представляет собой своего рода богословскую переводную энциклопедию, содержащую также статьи по философии, логике, грамматике, притчи и загадки. В этом сборнике сохранился прекрасный рисунок, изображающий все семейство князя с тщательно выписанными мельчайшими деталями княжеских одеяний в красках. Второй «Изборник» составлен из сочинений общеморального содержания: это «словеса душеполезна» - статьи о «четьи книг», «о женах злых и добрых» и «како человеку быти», «наказания», «вопросы и ответы», в нем кратко и выразительно сказано о пользе чтения: «Добро есть, братие, почитанье книжьное». На сборнике помета: «Кончашася книгы сия рукою грешнаго Иоанна. Избрано из мног книг Княжьих... в лето 7584, при Святославе князи Русьскы земля». В первом же «Изборнике» особого нашего внимания заслуживает статья Георгия Хоровоска «Об образах». Имелись в виду не иконописные образы, а то, что мы и сегодня называем «образами» в литературоведении и критике. Своеобычный литературный учебник нашего средневековья знакомил читателя с природой художественности, спецификой искусства слова, системой тропов. «Творческих образов суть двадцать семь»... Первый из них - «инословие», то есть аллегорическое иносказание, и мы поражаемся, как умело пользовался автор «Слова» этим художественным приемом. Затем следовал «перевод», то есть метафора, а по красочной метафоричности, образности текста - «Слово» вне всяких сравнений. Среди художественных тропов не на последнем месте числилось и «лихоречье» - «речь лишенную истины возвышения ради», и мы позже вспомним именно «лихоречье», чтоб несколько приблизиться к отгадке авторства бессмертной поэмы. «Изборники» Святослава через девятьсот лет дошли до наших дней, автор же «Слова», для которого в художественном творчестве, кажется, не было тайн, бесспорно, мог изучать эти книги через сто лет после их выхода в свет, отдельные статьи из них в переводе или даже в оригинале... Святослав, вероятно, тоже владел иностранными языками, как и его младший брат Всеволод, который, по словам Владимира Мономаха, «дома сидя, изумяше 5 языков». Занявший черниговский стол в сорокасемилетнем возрасте, Всеволод Ярославич имел, очевидно, и в этом городе возможность совершенствоваться в знании языков - были у него, конечно, и книги на этих языках, и, возможно, собеседники. Давать княжичам высокое по тем временам образование, достойное воспитание и воинскую выучку было непреложным правилом русского средневековья. Бесчисленные комментарии к «Слову», в которых неизменно осуждается дед Игоря Олег Святославич, рисуют образ неудачливого, вероломного, недалекого и невежественного князя, не понимающего насущных политических проблем Русской земли и думающего только о том, как бы навести орды половцев на своих соотечественников. Но вот что пишет о его воспитании один из крупнейших знатоков того времени: «Как мог воспитываться молодой княжич Олег при отце в Чернигове и Киеве? Вероятно, по древнему обычаю, его в три года посадили на коня, в семь лет, как было принято, начали учить грамоте, а отроком двенадцати лет, тоже согласно установившемуся обычаю, отец должен был взять его в поход. О войнах и битвах, о заговорах и клятвопреступлениях Олег мог узнать и по былинам своего времени, и по «замышлению Бояна»... Олег мог читать и летопись, и византийскую хронику Георгия Амаратола, уже переведенную к тому времени на русский язык. Один из крупнейших летописцев того времени - Никон, основатель монастыря в Тмутаракани, был близок к князю Святославу. В распоряжении Олега была отцовская библиотека, в составе которой находились два энциклопедических Изборника - уже знакомый нам Изборник 1073 г. и другой, составленный «из мног книг княжих» в 1076 г. Последний Изборник весь проникнут духом тех социальных конфликтов, которыми была полна русская действительность 60-70-х годов XI в.» (Б. А. Рыбаков. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. М., 1982. С. 445). И далее: «Четыре года провел Олег «Гориславич» в Византии. Из них два года он прожил на большом и богатом острове Родосе, близ Малоазийского побережья. Молодой князь женился в изгнании на знатной гречанке Феофании Музалон...» Наверняка за эти годы Олег изучил греческий, если не знал его раньше, и приобщился к историческому, философскому и литературному наследию античности. Княжил в Чернигове и Владимир Мономах - один из крупнейших государственных деятелей Руси, неплохой писатель, от которого в единственном экземпляре, как и «Слово о полку Игореве», дошло до нас примечательное литературное произведение «Поучение». Основной мемуарный материал «Поучения» посвящен именно черниговскому периоду жизни автора, занимавшему этот стол шестнадцать лет, с двадцатипятилетнего возраста. Несомненно, что нравственные концепции и политические взгляды Мономаха окончательно сформировались именно в Чернигове, что местная культурная среда повлияла на автора-князя, а литературную форму для своего «Поучения» он нашел в «Изборнике» Святослава, содержащем, в частности, «Поучение к своим сыновьям» Ксенофонта и «Поучение к своему сыну» Феодоры. И есть, на мой взгляд, между «Поучением» и «Словом о полку Игореве» деликатная, сложная, тонкая, особого рода и особой важности связь, о коей речь впереди... Сын Святослава Ярославича Давыд, умерший в 1123 году, княжил в Чернигове четверть века. «Слово о князьях», написанное в Чернигове в 1174 году, было своеобразным литературным откликом на бесконечные междоусобицы, династические и земельные притязания разветвившихся семейств потомков Ярослава Мудрого. На примере Давыда Святославича автор «Слова о князьях» восхваляет справедливое правление «старшего брата» и упрекает младших за то, что они не желают стерпеть даже малой обиды от старших, отказываются от вассальных обязанностей, готовы по любому поводу начать «смертоносную» войну и даже призывают на «братию» половцев. Неизвестный автор этого небольшого, но емкого и тематически важного произведения исторически обобщенно, на основе религиозных и нравственных принципов выступил против феодальных распрей перед лицом половецкой опасности и стал идейным предшественником автора «Слова о полку Игореве». Знатным книгочеем был сын Давыда Святослав. Он владел какими-то землями в Чернигово-Северском княжестве, но еще молодым, в 1106 году, под влиянием, очевидно, богословских книг, свершил беспрецедентный для князя поступок - постригся в молодом возрасте и прожил еще около тридцати лет под монашеским именем Николы Святоши. Образованным, любознательным, много повидавшим, литературно одаренным человеком того времени был черниговский игумен Даниил, совершивший в самом начале XII века паломничество в святую землю. Через Константинополь он прошел в Яффу, Иерусалим, побывал на Иордане, Тивериадском озере и Мертвом море, был в Акре, Бейруте, Иерихоне и других местах Ближнего Востока, оставив замечательное описание своего двухгодичного путешествия. По некоторым данным, он добрался даже до Сицилии. Происходил Даниил, несомненно, из Чернигово-Северского княжества, потому что в своих записках шесть раз вспоминает речку Сновь, текущую из района Стародуба к Десне, а для поминовений записал в иерусалимской лавре св. Саввы имена некоторых русских князей, в том числе и сидевших в разные годы на черниговском столе. Показательно, однако, что Даниил, называвший себя «Русьскыя земли игуменом», с разрешения короля крестоносцев Болдуина поставил на «Гробе Господнем» «кандило», то есть лампаду не от какой-то одной области, а «от всей Русской земли» как единого государственно-политического целого, а мы знаем, что образом Русской земли полнится идейный смысл «Слова о полку Игореве». Начитанность и образованность были прежде всего, конечно, достоянием правящей верхушки княжества, что соответствовало повсеместным традициям, достаткам Святославичей-Давыдовичей-Ольговичей, значению этого княжества в Русской земле, и даже трудно вообразить на черниговском столе XII века неграмотного человека, ведущего сложнейшие политические и дипломатические дела. Это касалось и второстепенных князей. Известно, например, что Игорь Ольгович, дядя князя Игоря Святославича, убитый киевлянами в 1147 году, не являлся ни богатым землевладельцем, ни выдающимся политическим деятелем, но был большой «любитель книги церковного пения» (Б. А. Рыбаков). Многочисленные потомки Рюрика из поколения в поколение тянулись к Чернигову не только как к «отчему столу» и последней политической ступеньке к великокняжескому столу киевскому, но и как к идейному и культурному центру. Черниговское княжество в XII веке не раз становилось пристанищем знатных изгоев. Незадолго до похода Игоря жил при его Новгород-Северском дворе Владимир галицкий. Как указывает Б. А. Рыбаков, в 1173-1174 годах Святослав Всеволодович приютил в Чернигове изгнанных из своих городов братьев Андрея Боголюбского «Михаила и Всеволода с их женами и детьми. Здесь же гостила в 1173 году и сестра Андрея Ольга Юрьевна с сыном, бежавшая от мужа из Галича» (Б. А. Рыбаков. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972. С. 129). Михалко Юрьевич, кстати, был образованным, начитанным человеком, любопытный словесный его портрет набросал по летописным источникам В. Н. Татищев: «ростом был мал и сух; брада узка и долга, власы долгие и кудрявы; нос загнут. Вельми изучен был писанию. С Греки и Латины говорил их языки, яко русским». Б. А. Рыбаков доказывает также, что после убийства Андрея Боголюбского жил в Чернигове его верный слуга Кузьмище Киянин, именно здесь создавший трагическую летописную повесть об этом преступлении. Время не сохранило черниговских летописей, однако наука не сомневается, что они были, - в общерусских сводах отыскиваются многочисленные и явные их следы, а ведь летописание возникает только на основе богатой исторической, письменной и общекультурной традиции. Заглядывая в XIII век, отметим, что в Чернигове получила воспитание и образование одна из самых просветленных женщин русского средневековья по имени Мария. Дочь Михаила черниговского, казненного в Орде в 1246 году, была замужем за Васильком ростовским, замученным ордой в Ширенском лесу 4 марта 1238 года. По свидетельству старинных житий, она знала и Аристотеля, и Гомера, и это ей принадлежит честь возрождения русского летописания в Ростове после кровавого смерча, пронесшегося по земле наших предков в 1237-1240 годах... «Таким образом, Чернигов - город промышленный и богатый - в XII веке был вместе с тем центром тогдашней образованности» (Е. В. Барсов. «Слово о полку Игореве» как художественный памятник киевской дружинной Руси. М., 1887. Т. 1. С. 276). В Западной Европе тех времен было не очень много городов, стоявших вровень с Черниговом по культуре, экономическому развитию, размаху градостроительства. Чтобы добротно и быстро возвести вместительный и видный храм, городу надо было иметь немалые свободные средства, квалифицированные кадры, говоря по-современному, архитекторов, художников, геологов, технологов, транспортников, прорабов, рабочих разнообразных специальностей, и, кроме всего прочего, должна была существовать потребность в таком строительстве, то есть достаточное количество населения, прихожан. Очевидно, в Париже тех времен было немало культовых сооружений, но каменными числятся только две церкви. Что же касается собора Парижской Богоматери, кафедрального храма французской столицы, то он был заложен в 1163 году. Его алтарь освятили в 1182-м, а на все строительство ушло почти сто лет - оно завершилось лишь в 1250 году. К моменту освящения алтаря недостроенного собора Парижской Богоматери в Чернигове уже стояли каменные княжеские терема и три собора - грандиозный Спасо-Преображенский, заложенный в 1031 году Мстиславом Храбрым, Борисоглебский, освященный при Давыде Святославиче в 1123 году, с его исполненным благородной простоты обликом, аркадой-галереей, изящными резными каменными капителями «звериного» стиля, а в середине XII века поднялся великолепный Успенский собор Елецкого монастыря. Примерно в это же время черниговцы построили единственную сохранившуюся на Руси бесстолпную Ильинскую церковь, к 1174 году над Стрижнем была возведена церковь св. Михаила, к 1186-му - изумительно украшенная Благовещенская. В плане она напоминала древнейшую киевскую Десятинную церковь, имела мощные пилястры и богатые фрески. Академик Б. А. Рыбаков, раскопавший ее остатки, обнаружил на полу центрального нефа уникального мозаичного павлина. Многочисленные архитектурные фрагменты и украшения позволили ученому сделать вывод о том, что «перед нами не обычный рядовой храм, увеличивающий еще на одну единицу список древних русских зданий, а высокохудожественное произведение, созданное зодчим-новатором, вписавшим новую страницу в историю русской архитектуры, внесшим ряд новшеств в свою черниговскую постройку». А в конце XII - начале XIII века явилась на черниговском Торгу Параскева Пятница - истинное архитектурное чудо не только того времени, но и всего истекшего тысячелетия русского каменного зодчества. Об этой бесподобной постройке, ее трагической и счастливой судьбе мы уже говорили, но еще раз вспомним позже, к месту, в связи с главной загадкой «Слова», художественное совершенство которого нельзя объяснить случайностью или только исключительным дарованием автора - оно было порождено высокой общей культурой Чернигово-Северской земли. Чернигов - единственный наш город, в котором доныне сохранилось пять домонгольских памятников русского зодчества, два монастырских архитектурных ансамбля, подземный храм и система пещер в Болдинских горах. Специалисты говорят не только о черниговской школе зодчества, но и о несомненном ее влиянии на общее развитие средневековой русской архитектуры. Академик И. Э. Грабарь писал, что древние храмы Чернигова послужили тем зерном, из которого получили свое развитие владимиро-суздальские соборы (И. Э. Грабарь. История искусств. М., 1909. Т. 1. С. 160). «Весьма заметным оказался диапазон художественного влияния черниговской архитектуры. Об этом свидетельствуют храмы Вщижа, Путивля, Новгорода-Северского, Рязани, Овруча» (Советское источниковедение Киевской Руси. Л., 1979. С. 223). Добавлю, что существует немало стран с тысячелетней государственностью и культурой, не сумевших, однако, выработать национальные стили в зодчестве... Архитектура - наиболее очевидное, зримое и предметное выражение творческого гения народа, «людное дело», как назвал его один средневековый автор. Безымянные черниговские зодчие, живописцы, скульпторы, резчики, литейщики, каменщики, каменосечцы, кузнецы, лепщики создавали каменную летопись времен давно прошедших. «Пусть же она, хоть отрывками, является среди наших городов в таком виде, в каком она была при отжившем уже народе, чтобы при взгляде на нее осенила нас мысль о минувшей его жизни и погрузила бы нас в его быт, в его привычки и степень понимания, и вызвала бы у нас благодарность за его существование, бывшее ступенью нашего собственного возвышения». Эти слова Гоголя можно с полным правом отнести и к литературе, среди великих памятников которой, возвышая нас, благодарных, возвышается наше «Слово о полку Игореве», явившееся миру в XII веке на Чернигово-Северской земле и вот уже более полутора столетий манящее исследователей разных стран своими тайнами. Прежде чем перейти к некоторым из этих тайн, раскрытие которых, возможно, приблизит нас к тайне авторства «Слова», мы должны поискать в поэме конкретные признаки, подтверждающие ее рождение на Чернигово-Северской земле, культура которой стала благодатной почвой для этого «благоуханного цветка поэзии»; шедевры не возникают на пустом месте! Только серебряная чекань на турьих рогах, найденных в черниговской Черной Могиле, отразила в такой концентрации и с такой художественной силой языческие представления, только на резных белокаменных капителях черниговского Борисоглебского собора сохранилась сложнейшая символика дохристианских верований, в частности, изображения пардусов как атрибутики власти местных князей, в земле именно этого города был найден в петровские времена огромный серебряный идол. «Художественная школа Чернигова обладала ярко выраженным своеобразием, проявившимся в широком использовании славянских, во многом языческих мотивов, призванных в иносказательной форме передавать важнейшие политические понятия своего времени. Все это сближает «Слово о полку Игореве» с искусством Чернигова и позволяет говорить с достаточным основанием об общей почве, формировавшей мировоззрение и художественные идеалы певца Игорева похода и творцов черниговской художественной культуры. Особенно сближает их подчеркнутое внимание к народным, фольклорным средствам художественной выразительности, отсутствие церковно-христианской символики» (Е. В. Воробьева. Художественная культура древнего Чернигова и автор «Слова о полку Игореве» // Актуальные проблемы «Слова о полку Игореве». Сумы, 1983. С. 35). Е. В. Барсов писал в 1887 году: «Нельзя не заметить, что «Слово о полку Игореве» глубокими корнями связано с историей Черниговского княжества». И это воистину так! История княжества, мимо которой не могла пройти тогдашняя литература, стала предметом внимания двух великих его поэтов - Бояна и автора «Слова». Обобщив обширный исторический материал, М. Н. Тихомиров писал: «Произведение Бояна, насколько о нем позволяет судить «Слово о полку Игореве», несомненно, было произведением черниговского автора. В этом нас убеждает подбор исторических известий, которые, как мы видели выше, были связаны с Черниговом и черниговскими князьями. Эта черниговская ориентация Бояна ясно сквозит в его сочувствии к Олегу Святославичу - храброму и молодому князю и к его брату красавцу Роману. «Ольгово хороброе гнездо» стоит в поле внимания автора «Слова о полку Игореве». Оба произведения, отделенные одно от другого целым столетием, рассказывают «трудные повести» о храбрости и неудачах черниговских князей, их изгнании и счастливом возвращении на отцовский престол» (М. Н. Тихомиров. Боян и Троянова земля // «Слово о полку Игореве». М.; Л., 1950. С. 180). «Слово» прочно прикрепляется к этому княжеству также топонимическими признаками - в поэме названы Новгород-Северский, Курск, четырежды Чернигов, четырежды Путивль, в разных лексических вариантах свидетельствуя не только о хорошем знании автором именно этого района Русской земли, но и о любви к нему как к своей, быть может, родине. Галич же, скажем, не упомянут ни разу, и, учитывая, что каждое княжество феодальной Руси тех лет преследовало прежде всего свои сепаратные интересы, только северянин мог с такой настойчивостью напоминать о Тмутаракани, завоеванной половцами, снова овладеть которой возмечтал князь Игорь. Академик М. Н. Тихомиров: «Только реки Киевского и Черниговского княжеств - Донец, Днепр, Стугна, Суда - изображены в «Слове» с наибольшей картинностью». Ученый обращал особое внимание на слова автора о незначительной Стугне, что, «худу струю имея, пожръши чужи ручьи и стругы, рострена к усту», - это уже достигает «пределов реалистического изображения». Недавно исследователи нашли в топонимике Чернигово-Северской земли немало соответствий лексике «Слова». В частности, до наших дней сохранились здесь такие местные названия, как лес Туре, села Туранивка и Турья, реки Турья и Турьянка, болото Болоння, заливной пойменный луг Оболоння, пастбище Оболонь, село Оболоння, река Немига, болото Немига и урочище Немига... «Нет сомнения в том, что автору «Слова о полку Игореве» были хорошо известны земли Чернигово-Северщины, их топонимия и язык северян. Все это отразилось в его произведении, свидетельствуя о сыновней любви певца похода Игоря к родной земле» (Е. А. Черепанова. Топонимия и диалектная лексика Чернигово-Северщины в «Слове о полку Игореве» // Актуальные проблемы «Слова о полку Игореве». С. 29-31). Еще одна мелкая, но существенная деталь, на которую обратил в свое время внимание К. Маркс, - автор «Слова» пишет о готских красных девах, поющих на берегу синего моря после поражения Игоря. Осведомленный чернигово-северянин знал о существовании маленькой этнической группы готов-крымчаков, или, скорее, готов-тетракситов, живших на побережье Таманского полуострова. Советский историк В. В. Мавродин: «...Готы-тетракситы жили и в Тмутаракани... очевидно, поход Игоря Святославича угрожал не только половцам, но и готам». Русское золото попадало к готам, вероятно, через половцев, и автор «Слова» напомнил о поражении половецкого хана Шарукана в 1106 году, союзником которого они, возможно, тогда были. Кстати, причерноморские готы упоминаются только в «Слове» и, как «гоффи», только в «Изборнике» Святослава 1073 года. Эти и многие иные обстоятельства, о коих речь впереди, исключают из числа предполагавшихся авторов галичанина, киевлянина или половчанина, которые едва ли даже могли знать, например, черниговские отряды ковуев по их тюркским родоплеменным названиям - могутов, татранов, шельбиров, топчаков, ревугов и ольберов. Названия эти, как известно, зафиксированы лишь в «Слове», ни один другой письменный источник средневековой Руси их не знает. Итак, с Чернигово-Северской землей неразрывно связаны политические пристрастия автора, избирательность его исторической памяти, топонимические и этнографические подробности поэмы, вся литературная канва «Слова». О многом говорит одно лишь то, что тематическую и сюжетную основу произведения составляет поход новгород-северского, путивльского, курско-трубчевского и рыльского удельных князей, а не, допустим, объединенный победоносный поход против половцев великого князя киевского Святослава Всеволодовича, состоявшийся незадолго до похода Игорева. И все-таки язык поэмы - это великое чудо старорусской словесности - главный свидетель ее происхождения! В последние годы обнаруживаются новые и новые, все более веские, практически неопровержимые лексические доказательства, что автор ее был чернигово-северянином. Одно из доказательств - обилие в поэме тюркизмов. Известно, что именно это княжество, как и Переяславское, сильнее других страдало от набегов степняков, захвативших в конце концов Тмутаракань. Чернигово-северские князья часто предпринимали походы в степь, издавна селили на своих землях тюрок-наемников, использовали степняков в междоусобных феодальных войнах, роднились с половецкими ханами, захватывали их в плен и отпускали с миром. «А всего походов было восемьдесят и три великих, а остальных и не упомню меньших», - писал в своем «Поучении» Владимир Мономах, не числя, правда, отдельно походы против половцев. Наиболее активная военная и дипломатическая деятельность Мономаха пришлась на период его черниговского и переяславского княжения. Войной и миром приостановивший на какое-то время половецкую экспансию, он женил двух своих сыновей на половчанках. Однако тюркизмов в «Поучении» Владимира Мономаха мало, а через сто лет, ко времени «Слова о полку Игореве», они прочно вошли в литературную речь чернигово-северцев: на эту тему написано множество специальных работ - назову русских исследователей Н. А. Баскакова, В. А. Гордлевского, Ф. Е. Корша, С. Е. Махова, П. М. Мелиоранского, польского А. Зайончковского, немецкого К. Г. Менгеса, американского О. Прицака. В своей книге «Восточные элементы в «Слове о полку Игореве» (Л., 1979) К. Г. Менгес, скажем, кроме «могутов», «тартанов», «шельбиров», «топчаков», «ревугов» и «ольберов», числит в поэме еще пятьдесят слов восточного происхождения; русский язык всегда вбирал в себя словесные богатства из любого источника. Кстати, часть лексики восточного происхождения - неопровержимое доказательство подлинности «Слова». Половецкий язык к новому времени исчез вместе с носителем этого языка, и мы можем судить о нем только по его остаткам, трансформировавшимся в тюркских и других языках, по обнаруженному, как писал Б. А. Рыбаков, в библиотеке Франческо Петрарки краткому половецко-персидско-латинскому словарю... Однако самым убедительным аргументом, точно локализующим поэму, служат местные, диалектные русские слова и словоупотребления. «Хождение» игумена Даниила, чья чернигово-северская принадлежность бесспорна: «Есть же церковь та Въскресение образом кругла», «И есть на месте том был монастырь женский...», «И ту есть место близ пещеры тоя», «...Възвъратися вспять и прииде до того места», «И у того кладезя Христос беседовал с женою самарянынею»... Этой несмываемой черниговской печатью - множество указательных местоимений - отмечен весь текст «Слова о полку Игореве»! «Начати же ся тъй песни по былинамъ сего времени...»; «...Который дотечаше, та преди песнь пояше...»; «Пети было песнь Игореви того внуку...»: «Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше...»; «Той же звонъ слыша давный великый Ярославь...»; «Съ тоя же Каялы Святопълкъ повеле яти отца своего...»; «То было въ ты рати и въ ты плъкы...»; «Тии бо два храбрая Святъславлича Игорь и Всеволодъ...»; «Тии бо бес щитовъ съ засапожникы кликомъ плъкы побеждаютъ...»; «...Главы своя подклониша подъ тыи мечи харалужныи»; «Тъе клюками подпръ ся о кони...»; «Тому вещей Боян и в пръвое припевку, смысленый, рече...»; «Того стараго Владимира нельзе бе пригвоздити къ горамъ киевьскымъ». И так далее! Словоупотребления этого ряда, конечно, встречались и в других районах средневековой Руси - язык был одним из связующих факторов народной жизни, но устойчивость этой диалектной особенности на Черниговщине поразительна. Во время своих поездок по Украине я не раз отмечал, что именно черниговцы до сего дня в изобилии пересыпают свою живую речь указательными местоимениями в том ключе, в котором они употребляются автором «Слова». Совсем не напрягая памяти, будто слышу мягкий плавный говорок: «Уж я того кабана кормила, кормила тым ячменем»; «А те аистиные гнезда, на той Болдиной горе, давно пустые». Добавлю, что эта стилистическая особенность совершенно не характерна для, скажем, киевлянина Нестора, владимиро-суздальца Даниила Заточника или тверяка Афанасия Никитина, а у Софония-рязанца подражание «Слову» проявилось и в этой мелкой лексической детали: «Тот Боян поскладаше гораздыя свои персты на живыа струны...»; «Уже бо те соколе и кречеты, белозерскыя ястреби борзо за Дон перелетели...» и т.п. Не исключено, впрочем, что и автор «Задонщины» подражал Софонию, которому, как и автору «Слова», чернигово-северские речения были присущи органично - в Тверском сборнике значится: «В лето 6888 (1380) А се писание Софония резанца, брянского боярина...» Б. А. Рыбаков в своем скрупулезном анализе летописных источников времен князя Игоря и «Слова» обнаружил в составе летописи Святослава Всеволодовича ту же черниговскую словесную печать. Среди признаков этого летописания он, выделяя местоимения курсивом, числит и такой: «Местами проглядывает черниговская диалектная черта: «беззаконных тех агарян», «богостудными теми агаряны и др.» (Б. А. Рыбаков. Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». С. 132). А. В. Соловьев обратил внимание еще на одну диалектную черту в «Слове» и летописях: «...Характерно, что отчества на Славличь особенно крепко держатся именно в ветви чернигово-северско-муромских князей. Именно наш князь Игорь назван так (в Ипатьевской летописи. - В. Ч.) три раза, а что особенно важно, в последней, торжественной записи 1198 г. сказано: «И седе на столе (в Чернигове) благоверный князь Игорь Святъславличь». Эта же форма проявляется в «Слове» не как курьез, а как правило. Итак, сравнение с Ипатьевской летописью показывает, что певец «Слова» пользовался теми несколько архаическими формами, которые он слышал в чернигово-северской области» (А. В. Соловьев. Русичи и русовичи // «Слово о полку Игореве» - памятник XII века. М.; Л., 1962. С. 296). Еще одно доказательство чернигово-северского происхождения «Слова о полку Игореве» стало возможным с недавних пор благодаря трудам двух наших современников, ученых-филологов, сделавших свои интереснейшие наблюдения и находки, связанные с лексикой поэмы. Много событий произошло на Чернигово-Северской земле за восемь веков, отделивших нас от «Слова». Нашествие степняков в XIII веке, затем долгое польско-литовское владычество, формирование украинской народности и языка, войны, революции; изменялся состав и количество населения, уровень его культуры, исчезли старые и возникали новые города, ремесла, менялись общественные формации, экономический потенциал, административные границы края, нормы морали, язык. Оставалась только земля-кормилица, древние храмы, свидетели былого величия черниговской культуры, помельчавшие реки да народ, предки которого переместились в трудные времена из хлебородных степных мест на север, в лесостепь, и еще дальше, в дебри. И не там ли, в языке местного населения, давно было пора поискать лексические соответствия языковой стихии «Слова»? Народный язык надежно консервирует давние понятия, доносит до нас с древнейших времен слова, которыми пользовались наши пращуры. С. И. Котков изучал язык официальных документов, различного рода деловых бумаг XVI-XVIII веков, написанных на территории бывшего Новгород-Северского удельного княжества и хранящихся ныне в Центральном государственном архиве древних актов. «...На болони беша...» Это из «Слова о полку Игореве». А в «Хождении» черниговца игумена Даниила палестинская Иордан-река «болоние имать яко Сновь река». Слово это давно расшифровано и означает низменное поречье, покрытое травой, пойменный луг. С. И. Котков нашел жалованную грамоту 1515 года, в которой Новгород-Северскому монастырю отводятся «сенные покосы по оболоньям». «Слово о полку Игореве»: «...Река Стугна, худу струю имея, пожръши чужи ручьи и стругы...» Ученый доказал, что «стругы» - вовсе не ладьи, как до этого полагали исследователи, а множественное число от существительного мужского рода «струг» - «поток». В грамоте конца XVI века перечислялись монастырские владения в Путивльском уезде: «струга Пружинка, течет из озера Хотыша в реку Семь». Из путивльской грамоты 1629 года: «Струга Меженская да струшка Золотарева да струшка Уломля да исток Киселева болонии». «Слово»: «яругы имъ знаеми», волки «грозу въсрожать по яругам». В XVI-XVIII веках «яругом» («еругой») называли в Новгород-Северской земле и прилегающих курских районах овраги. Путивльская писцовая книга 1625-1626 годов: «две еруги Изъбная да Валы». «Слово»: «Дремлетъ въ поле Ольгово хороброе гнездо», «не худа гнезда шестокрилци». Ученый нашел в старых грамотах словоупотребление «гнездо» в значении «род», «семья» и некоторые другие лексические соответствия. (См: С. И. Котков. «Слово о полку Игореве». Заметки к тексту. М., 1958.) Другой исследователь, В. А. Козырев, обратился, как он пишет, «к поискам в живой народной речи словарных соответствий к лексике «Слова», которая не сохранилась в современном русском литературном языке». В 1967-1972 годах им были предприняты специальные диалектологические экспедиции в Брянскую область. Известно, что в XII веке Брянск (Дебрянск) входил в состав Чернигово-Северского княжества, а после нашествия степняков в XIII веке Роман Михайлович, правнук героя «Слова» Святослава киевского и сын казненного в Орде черниговского князя Михаила Всеволодовича, перенес свою столицу из разоренного дотла Чернигова в залесный Дебрянск. Туда же переселился и весь двор князя, и дружина его и священнослужители, и там же, в лесах, спаслась, очевидно, от нашествия орды какая-то часть городского и сельского населения южных районов Чернигово-Северской земли. Из словесных жемчужин, найденных в брянских народных говорах, особую ценность представляют те, что встречаются только в «Слове» и не зафиксированы ни в одном другом письменном источнике. Не бологомъ в «Слове» имеет соответствие в сегодняшней народной речи - «бологом», добром; вереженъ «Слова» - «вереженый», поврежденный; зараще - «заранiе», раннее утро; кбрна - «карна», мука, скорбь; раскропити - «раскропить», расплескать; троскотати - «троскотать», стрекотать; трудный - «трудный», печальный, скорбный; свыча и обычаи - «свычай и обычай», любовь, согласие, дружба, лад; уши закладати - «ухи закладать», запирать засовом; босый волк - «босый волк», полинявший, в переносном смысле - быстрый, подвижный; буи (тур) - «буйный», могучий, сильный; гнездо - «гнездо», семья, род; жестокыи - «жестокий», крепкий, твердый, горячий; жиръ - «жир», достаток, богатство; бръзый - «борзый», быстрый; кощей - «кощей», слуга, раб, пленник; кнесъ - «кнес», матица; къмети - «кметкий», способный, сметливый, находчивый; повити - «повить», воспитать, вырастить... Приостановлюсь на одной из самых интересных находок. «Чаици» в поэме остаются либо без перевода, либо заменяются современным «чайки». Между тем слово «чаица» совершенно не встречается в других памятниках русской письменности, нет его также ни в одном из славянских языков. Ранее считалось, что под «чаицей» подразумевается Larus ridibundus, водоплавающая речная чайка. Но вот В. А. Козырев записывает местный говорок, диалектологически транскрибируя народную речь: «Чґяица - анґы сидґять, где кучичька; Ръзливбицца луг, анґы ж вґясной прилётывають, тъ где вът, бугорук, чяицы ужэ там садяцца. Чяицы навроди гълубйй, рябенькие, нъ галуэке тґычичька стаґить, нушки не так штоп дэже низенькие, висукинькие. Чґяица кричить куу-чэ, с протґягъм кричґить». Чаица «Слова» - чуткая, осторожная, пугливая птица Vanellus capella, другими словами - чибис, пигалица. «Ее осторожность, приводящая в негодование всех охотников, делает ей честь, - писал о ней знаменитый А. Э. Брем, - она прекрасно знает, какому человеку можно доверять и кого следует избегать». Именно чаицы, то есть чибисы, «стрежаше» князя Игоря с берегов Донца во время побега - по их поведению можно было узнать о приближавшейся опасности... Удивительно все же, до чего точен автор «Слова» в каждой детали! В. А. Козырев специально изучал лексические отзвуки «Слова» только в брянских народных говорах, пользуясь в других случаях уже накопленным диалектологическим материалом, и я выделяю курсивом главный итог работы: «...обнаружены соответствия к 151 лексеме памятника: из них большую часть составляют параллели к тем лексемам (их 86), которые, кроме «Слова», более нигде не отмечены или редко употребительны в иных памятниках...» (В. А. Козырев. Словарный состав «Слова о полку Игореве» и лексика современных русских народных говоров // «Слово о полку Игореве» и памятники древнерусской литературы. Л., 1976. С. 93). Известно, что основной словарный запас человек накапливает в детстве и отрочестве. Активное использование в «Слове» живой народной речи, сохранившейся доныне в северных районах бывшей Черниговской земли, постоянное употребление архаичных окончаний на «славличь» и указательных местоимений в качестве постпозитивных артиклей как черниговских диалектных черт неоспоримо свидетельствует о том, что автором поэмы был чернигово-северянин. И поистине удивительно, что многие ученые, не анализируя подробно лексику в «Слове о полку Игореве» и опираясь в основном на другие данные, приходили к такому же выводу! Приведу мнения о месте рождения поэмы авторитетных исследователей разных времен, начиная с известнейших русских историков. Н. М. Карамзин: «Песнь сочинена в княжестве Новгород-Северском». С. М. Соловьев: «Нам нет нужды даже предполагать, что сочинитель «Слова» был житель страны Северской». Н. К. Бестужев-Рюмин: «Слово могло возникнуть в Новгород-Северском». Педагог, критик и языковед К. Д. Ушинский: «Слово» написано скорее всего северянином и в Северии». Наш современник, женевский знаток «Слова» А. В. Соловьев: «Певец «Слова», вернее всего, черниговец или из Новгород-Северска, представитель черниговско-тмутараканской школы вещего Бояна». Советский исследователь А. А. Назаревский: «Автор «Слова», несомненно, принадлежит к... черниговско-тмутараканской школе». Академик С. П. Обнорский: «Слово о полку Игореве» было сложено на юге, всего вероятнее в Северской земле, в княжение самого Игоря»... Работы В. А. Козырева и С. И. Коткова не только прочнее прикрепили поэму и ее автора к Чернигово-Северской земле, помогли расшифровать некоторые загадки «Слова», раскрыли кое-какие его семантические тайны, но и явились одним из самых веских аргументов, доказывающих подлинность памятника. Совершенно исключено, чтобы фальсификатор XVIII века, будь он хоть семи пядей во лбу, узнал, активно освоил и с виртуозным мастерством использовал столь мощный пласт народной диалектной лексики; это филологическое сокровище, добытое современными исследовательскими методами в многолетних специализированных экспедициях, только что введено в научный оборот... Не правда ли, веские доводы? «Скептики» появились вскоре после выхода «Слова» в свет, и до наших дней нет-нет да проникают в печать их сомнительные изыски. А. С. Пушкин писал, что подлинность «Слова» доказывается «духом древности, под который невозможно подделаться. Кто из наших писателей в XVIII веке мог иметь на то довольно таланта?..». Замечательно, что еще до Пушкина свеаборгский узник-декабрист Вильгельм Кюхельбекер в дневниковой записи от 24 ноября 1834 года, которая стала известной только через полвека, так прокомментировал статью одного из первых «скептиков» - «барона Брамбеуса», то есть О. И. Сенковского, напечатанную в «Библиотеке для чтения»: «Трудно поверить, чтоб у нас на Руси, лет сорок тому назад, кто-нибудь был в состоянии сделать подлог: для этого нужны были бы знания и понятия такие, какие у нас в то время никто не имел; да и по дарованиям этот обманщик превосходил бы чуть ли не всех тогдашних русских поэтов, вкупе взятых» (Русская старина. 1884. Т. 41. N 1-3. С. 340-341). Поразительное согласие мыслей двух лицейских друзей! Приведу также высказывание Виссариона Белинского: «...Точно ли «Слово» принадлежит XII или XIII веку и поддельное ли оно, на это сама поэма лучше всего отвечает, если только об ней судить на основании самой ее, а не по различным внешним соображениям» (Отечественные записки. 1841. Т. 19. Отд. 1. С. 5-6). Не стану возвращаться к дискуссиям о подлинности «Слова» или называть новые имена «скептиков», последний из которых, как и большинство его предшественников, пользовался не только «внешними соображениями», но и - по точному выражению Ф. Я. Приймы - «субъективистски безответственным методом исследования». Пользуясь методами подлинно научными, десятки ученых за прошедшие времена опровергали все измышления «скептиков», исходивших, как стало совершенно ясно сегодня, не из интересов науки, а из предвзятой позиции, которая по сути сводилась к одному тезису: Русь XII века по своему-де варварскому состоянию не могла дать такого феномена культуры, как «Слово». Но если исходить из этой логики, то Русь не могла дать в том же XII веке и величественную «Повесть временных лет» Нестора, и «Поучение» Владимира Мономаха, и блистательное «Слово» Даниила Заточника, интереснейшее и своеобразнейшее произведение, в котором немало своих глубоких тайн; не могла явить свету иных свидетельств творческого гения народа - имею в виду ювелирное и оружейное искусство, летописание и, пока остающееся для нас во многом не раскрытым, великое изъявление талантов, мастерства и культуры наших предков - средневековую русскую архитектуру... Кажется, «скептики» следуют логике небезызвестного чеховского героя: всего этого не могло быть, потому что этого не могло быть никогда... Было! И великое «Слово о полку Игореве» было, и оно живет, продолжает служить людям, гуманистической задаче искусства, оставаясь главным своим защитником. «Уже свыше полутора столетий «Слово» уверенно отбивает очередные наскоки скептицизма, демонстрируя свое явное превосходство перед критиками» (А. Г. Кузьмин). Впрочем, «наскоки скептицизма» были в какой-то мере даже полезными - они оживляли научный и общественный интерес к «Слову», побуждали ученых зорче смотреть в глубь времен, порождали исследования, сделанные с научным тщанием, академической объективностью и обстоятельностью. С такими работами выступали в прошлом веке М. А. Максимович, П. П. Вяземский, Е. В. Барсов, А. Н. Майков, многие другие, а в наше время Н. К. Гудзий, М. Н. Тихомиров, В. П. Адрианова-Перетц, Б. А. Рыбаков, Д. С. Лихачев, С. П. Обнорский, Л. А. Дмитриев, В. А. Гордлевский, Р. О. Якобсон, В. Л. Виноградова, А. Г. Кузьмин, Ф. Я. Прийма и также многие другие. Выступят, безусловно, с новыми аргументами в пользу подлинности памятника и представители нового поколения ученых, ежели не переведутся на свете - нет, не те сомневающиеся, коими движет искреннее стремление понять в «Слове» пока необъясненное, - а те самые «скептики», что вновь попытаются субъективистски безответственно принизить средневековую культуру нашего народа. Вспоминаю прочитанное о «Слове» почти за сорок лет, воображаю гору неизвестного, и даже оторопь берет. Кажется, все, что можно сказать о поэме, вроде бы сказано, однако почти в любой свежей и серьезной публикации есть новое и полезное, хотя вторичные «открытия», повторы и некоторая законсервированность, традиционность подходов к давней теме стали неизбежными и даже будто бы обязательными. Многие исследователи пишут, что единственный достоверный источник знаний о поэме и ее авторе - само «Слово», однако почти все они ныне привлекают новый и новый исторический, летописный, сравнительный литературный, мифологический, палеографический, фольклорный, диалектологический, этнографический, востоковедческий, астрономический, географический и так далее материал, приближающий нас к истине или... удаляющий от нее. Безусловно, основную информацию об авторе содержит его поэма, но это творение, несущее на себе печать ярчайшей индивидуальности, настолько сложно и глубоко по содержанию и столь искусно скрывает автора, что давало и дает повод для самых различных толкований о его личности. В качестве предполагаемого автора называли некоего «гречина» (Н. Аксаков), галицкого «премудрого книжника» Тимофея (Н. Головин), «народного певца» (Д. Лихачев), Тимофея Рагуйловича (писатель И. Новиков), «Словутьного певца Митусу» (писатель А. Югов), «тысяцкого Рагуила Добрынича» (генерал В. Федоров), какого-то неведомого придворного певца, приближенного великой княгини киевской Марии Васильковны (А. Соловьев), «певца Игоря» (А. Петрушевич), «милостника» великого князя Святослава Всеволодовича летописного Кочкаря (американский исследователь С. Тарасов), неизвестного «странствующего книжного певца» (И. Малышевский), Беловолода Просовича (анонимный мюнхенский переводчик «Слова»), черниговского воеводу Ольстина Алексича (М. Сокол), киевского боярина Петра Бориславича (Б. Рыбаков), вероятного наследника родового певца Бояна (А. Робинсон), безымянного внука Бояна (М. Щепкина), применительно к значительной части текста - самого Бояна (А. Никитин), наставника, советника Игоря (П. Охрименко), безвестного половецкого сказителя (О. Сулейменов), Иоиля Быковского (А. Зимин), Софония-рязанца (В. Суетенко), «придворного музыканта» (Л. Кулаковский); называли также таинственного Ходыну, Бантыша-Каменского, Мусина-Пушкина, Карамзина, даже священника, присланного к плененному Игорю, Ярославну и даже... Агафью Ростиславну, невестку Игоря, вдову его брата Олега, сестру Рюрика киевского и Давыда смоленского. Других предположений не знаю, кроме еще одного, о коем речь впереди. « Пред. - След. »

 

« Пред.		След. »