Горгий (Платон) - Лосев |
Страница 5 из 8 С о к р а т. Да, но и та жизнь, о которой ты говоришь, совсем не хороша. Я бы не изумился, если бы Эврипид оказался прав, говоря: Кто скажет, кто решит, не смерть ли наша жизнь, Не жизнь ли — смерть (46)? Может быть, на самом деле мы мертвые? И правда, как-то раз я слышал от одного мудрого человека, что теперь мы мертвы, и что тело — наша могила (46а), и что часть души, где заключены желания, легковерна и переменчива, и что некий хитроумный слагатель притч, вероятно сицилиец или италик, эту часть души, в своей доверчивости очень уж неразборчивую, играя созвучиями, назвал бочкой, а людей, не просвещенных разумом, — непосвященными, а про ту часть души этих непосвященных, в которой живут желания, сказал, что она — дырявая бочка, намекая на ее разнузданность и ненадежность, а стало быть, и ненасытную алчность. В противоположность тебе, Калликл, он доказывает, что меж обитателями Аида — он имеет в виду незримый мир — самые несчастные они, непосвященные, и что они таскают в дырявую бочку воду другим дырявым сосудом — решетом. Под решетом он понимает душу (так объяснял мне тот мудрец); душу тех, кто не просвещен разумом, он сравнил с решетом потому, что она дырява — не способна ничего удержать по неверности своей и забывчивости. Вообще говоря, все это звучит несколько странно, но дает понять, о чем я толкую, надеясь по мере моих сил переубедить тебя, чтобы жизни ненасытной и невоздержной ты предпочел скромную, всегда довольствующуюся тем, что есть, и ничего не требующую. Ну, как, убедил я тебя хоть немного, склоняешься ты к мысли, что скромные счастливее разнузданых? Или же тебя и тысячею таких притч нисколько не поколеблешь? К а л л и к л. Вот это вернее, Сократ. С о к р а т. Тогда приведу тебе другое сравнение, хотя и того же толка. Погляди, не сходны ли, на твой взгляд, два эти образа жизни, воздержный и разнузданный, с двумя людьми, у каждого из которых помногу сосудов, и у одного сосуды были бы крепкие и полные — какой вином, какой медом, какой молоком и так дальше, а сами бы жидкости были редкие, дорогие и раздобыть их стоило бы многих и тяжелых трудов. Допустим, однако, что этот человек уже наполнил свои сосуды, — теперь ему незачем ни доливать их, ни вообще как-то об них тревожиться: никаких беспокойств они впредь не доставят. Другой, как и первый, тоже может раздобыть эти жидкости, хотя и с трудом, но сосуды у него дырявые и гнилые, так что он вынужден беспрерывно, днем и ночью, их наполнять, а если перестает, то терпит самые жестокие муки. Вот они каковы, два эти образа жизни. Будешь ли ты и дальше утверждать, что жизнь невоздержного человека счастливее жизни скромного? Убеждает тебя сколько-нибудь мое сравнение, что скромная жизнь лучше невоздержной, или не убеждает? К а л л и к л. Не убеждает, Сократ. Тому, кто уже наполнил свои сосуды, не остается на свете никакой радости, это как раз тот случай, о котором я недавно говорил, — каменная получается жизнь, раз сосуды полны, и уж ничему не радуешься и ничем не мучишься. Нет, в том лишь и состоит радость жизни, чтобы подливать еще и еще! С о к р а т. Но чтобы все время подливать, надо, чтоб и утекало без перерыва, и, стало быть, дыры нужны побольше? К а л л и к л. Конечно. С о к р а т. Стало быть, то, о чем ты говоришь, — это жизнь не трупа и не камня, а птички-ржанки (47). Но объясни мне, что примерно ты имеешь в виду: скажем, голод и утоление голода пищей? К а л л и к л. Да. С о к р а т. Или жажду и утоленье жажды питьем? К а л л и к л. Да, и все прочие желания, которые испытывает человек; если он может их исполнить и радуется этому, то он живет счастливо. С о к р а т. Прекрасно, мой любезнейший! Продолжай, как начал, да смотри не смущайся. Впрочем, похоже, что и мне нельзя смущаться. Так вот, прежде всего скажи мне, если кто страдает чесоткой и испытывает зуд, а чесаться может сколько угодно и на самом деле только и делает, что чешется, он живет счастливо? К а л л и к л. Что за нелепость, Сократ! Можно подумать, что ты ораторствуешь перед толпою! С о к р а т. Как раз так, Калликл, я сбил с толку и привел в смущение Пола и Горгия, но ты, конечно, не собьешься и не смутишься — ты ведь человек мужественный. Отвечай же. К а л л и к л. Хорошо. Я утверждаю, что и тот, кто чешется, ведет приятную жизнь. С о к р а т. А раз приятную, значит, и счастливую? К а л л и к л. Совершенно верно. С о к р а т. Тогда ли только, если зудит в голове или... или можно дальше не спрашивать? Подумай, Калликл, что бы ты отвечал, если бы тебя стали спрашивать и про остальное, про все подряд? И в конце концов — про жизнь распутников, не чудовищна ли она, не постыдна ли, не жалка? Или ты отважишься утверждать, что и распутники счастливы, раз у них вдосталь того, что им нужно? К а л л и к л. Неужели тебе не совестно, Сократ, сводить нашу беседу к таким низостям? С о к р а т. Разве я ее к этому привел, мой почтенный, а не тот, кто напрямик, без оговорок объявляет счастливцем всякого радующегося, чему бы тот ни радовался, и не делает различия меж удовольствиями, какие хороши, какие дурны? Впрочем, и теперь не поздно высказаться, считаешь ли ты приятное тем же самым, что благое, или среди приятных вещей есть иные, которые к благу не причислишь. К а л л и к л. Я войду в противоречие с самим собой, если признаю, что они не одно и то же, стало быть - они одно и то же. С о к р а т. Ты нарушаешь, Калликл, прежний наш уговор и больше не годишься исследовать существо дела вместе со мною, если впредь станешь говорить вопреки собственному мнению. К а л л и к л. Но и ты тоже, Сократ. С о к р а т. А разве я так поступаю? Тогда я тоже виноват, одинаково с тобою. Но вдумайся внимательно, мой дорогой, может быть, не всякая радость - то же, что благо? Ведь в противном случае неизбежны, по-видимому, и все те постыдные выводы, на которые я только что намекнул, и еще многие другие. К а л л и к л. Это ты так думаешь, Сократ. С о к р а т. И ты действительно на этом настаиваешь, Калликл? К а л л и к л. Да, настаиваю. С о к р а т. Значит, мы приступим к обсуждению, исходя из того, что ты нисколько не шутишь? К а л л и к л. Какие уж тут шутки! С о к р а т. Тогда, раз ты так решил, объясни мне, будь любезен: ты признаешь, что существует знание? К а л л и к л. Признаю. С о к р а т. А не утверждал ли ты совсем недавно, что существует и мужество — наряду со знанием? К а л л и к л. Да, утверждал. С о к р а т. Мужество — это не то, что знание, это две разные вещи, так ты полагал? К а л л и к л. Да, совсем разные. С о к р а т. Пойдем далее. Удовольствие и знание — одно и то же или нет? К а л л и к л. Нет, конечно, премудрый мой. С о к р а т. И мужество, разумеется, — не то же, что удовольствие? К а л л и к л. Еще бы! С о к р а т. Давай же как следует это запомним: Калликл Ахарнянин (48) считает, что приятное и благое — одно и то же, а знание и мужество отличны и друг от друга, и каждое в отдельности от блага. К а л л и к л. А Сократ из Алопеки в этом с нами не согласен. Или же согласен? С о к р а т. Не согласен. Я думаю, и Калликл будет не согласен, когда хорошенько всмотрится в самого себя. Скажи мне, люди благополучные и злополучные не противоположные ли испытывают состояния, как тебе кажется? К а л л и к л. Противоположные. С о к р а т, А если эти состояния противоположны друг другу, значит, с ними все должно обстоять так же, как со здоровьем и болезнью, верно? В самом деле, человек не бывает и здоров, и болен сразу, и не бывает, чтобы он одновременно расставался и со здоровьем, и с болезнью. К а л л и к л. Как это? Не понимаю. С о к р а т. Возьми для примера любую часть тела, какую вздумаешь. Допустим, у человека болят глаза, случилось воспаление. К а л л и к л. Допустим. С о к р а т. Разумеется, в это время глаза у него здоровы? К а л л и к л. Разумеется, нет! С о к р а т. А когда он расстанется с воспалением, тогда что? Расстанется одновременно и со здоровьем своих глаз и в конце концов будет и без того, и без другого вместе? К а л л и к л. Ничего похожего! С о к р а т. Да, удивительный, по-моему, и нелепый получается вывод. Не правда ли? К ал л и к л. Истинная правда. С о к р а т. На самом деле, мне кажется, человек поочередно приобретает и теряет то одно, то другое. К а л л и к л. Согласен. С о к р а т. Не в таком ли точно отношении находятся сила и слабость? К а л л и к л. Да. С о к р а т. Быстрота и медлительность? К а л л и к л. Верно. С о к р а т. А также благо и счастье и противоположные им зло и несчастье — каждое приходит в свой черед и в свой черед уходит? К а л л и к л. Вне всякого сомнения. С о к р а т. Значит, если мы отыщем такие вещи, которые человек и теряет, и удерживает в одно и то же время, ясно, что ни благом, ни злом они не будут. Согласимся мы на этом? Подумай получше, прежде чем ответить. К а л л и к л. Я согласен с тобою целиком и полностью. С о к р а т. Теперь вернемся к тому, на чем мы сошлись раньше. Как ты понимаешь голод — он приятен или мучителен? Я имею в виду только голод, ничего больше. К а л л и к л. Мучителен, по-моему. Но есть, когда ты голоден, приятно. С о к р а т. Я тоже так думаю и понимаю тебя. Но сам по себе голод мучителен, верно? К а л л и к л. Да. С о к р а т. И жажда, значит, тоже? К а л л и к л. Совершенно верно. С о к р а т. Спрашивать дальше или ты и так согласишься, что мучительна всякая нужда и всякое желание? К а л л и к л. Соглашусь. Можешь не спрашивать. С о к р а т. Хорошо. Значит, пить, когда испытываешь жажду, по-твоему, приятно, не правда ли? К а л л и к л. По-моему, да. С о к р а т. Стало быть, в случае, о котором ты говоришь, «испытывать жажду» значит «страдать»? К а л л и к л. Да. С о к р а т. А «пить» равнозначно избавлению от нужды и удовольствию? К а л л и к л. Да. С о к р а т. Значит, когда человек пьет, он чувствует радость, — так ты понимаешь? К а л л и к л. Именно так. С о к р а т. Хоть и испытывает жажду? К а л л и к л. Да. С о к р а т. И стало быть, страдает? К а л л и к л. Верно. С о к р а т. Видишь, что получается? Когда ты говоришь: «жаждущий пьет», ты утверждаешь, что страдающий радуется. Или же это происходит не вместе, то есть не в одно и то же время и не в одной и той же части души (либо тела, как тебе угодно: на мой взгляд, это безразлично)? Так или нет? К а л л и к л. Так. С о к р а т. Но ведь ты говоришь, что человек благополучный не может быть в то же самое время и злополучным. К а л л и к л. Говорю. С о к р а т. А что страдающий может радоваться, это ты признаешь. К а л л и к л. Как будто бы да. С о к р а т. Стало быть, радоваться — не то же, что быть счастливым, а огорчаться — не то же, что несчастным, и, значит, удовольствие и благо — вещи разные. К а л л и к л. Не понимаю я, что ты там мудришь, Сократ. С о к р а т. Понимаешь, Калликл, да только прикидываешься. Пойдем же далее. К а л л и к л. К чему весь этот вздор? С о к р а т. К тому, чтобы ты убедился, как мудро ты меня поучаешь. Не одновременно ли с жаждою исчезает у каждого из нас и удовольствие от питья? К а л л и к л. Я не понимаю, о чем ты говоришь. Г о р г и й. Пожалуйста, Калликл, не надо так! Отвечай ради всех нас, чтобы довести беседу до конца. К а л л и к л. Но Сократ себе верен, Горгий! Всегда одно и то же — спрашивает и разбирает всякие мелочи, пустяки (49)! Г о р г и й. А тебе что за разница? Совсем не твоя забота их оценивать. Пусть себе разбирает, что хочет. К а л л и к л. Ладно, Сократ, задавай свои мелочные, пустячные вопросы, раз Горгий не против. С о к р а т. Счастливец ты, Калликл, что посвящен в Великие таинства прежде Малых (50): я-то думал, это недозволено. Начнем с того, на чем ты остановился: не одновременно ли пропадает у каждого из нас жажда и удовольствие? К а л л и к л. Одновременно. С о к р а т. А голод и остальные желания — тоже одновременно с удовольствием? К а л л и к л. Да. С о к р а т. Стало быть, страдание и удовольствие исчезают одновременно? К а л л и к л. Да. С о к р а т. Но благо и зло не исчезают одновременно, как ты признаешь. Или теперь ты этого уже не признаешь? К а л л и к л. Нет, признаю. Но что с того? С о к р а т. А то, друг, что благо, оказывается, не совпадает с удовольствием, ни зло — со страданием. В самом деле, эти два прекращаются одновременно, а те нет, потому что они разной природы. Как же может удовольствие совпадать с благом или страдание — со злом? А если хочешь, взгляни еще вот с какой стороны — я думаю, что и тут у тебя не будет согласия с самим собою. Суди сам: хороших ты зовешь хорошими не оттого ли, что в них есть что-то от блага, так же как красивыми тех, в ком есть красота? К а л л и к л. Несомненно. С о к р а т. Что же, хорошими ты называешь неразумных и трусливых? Нет, до сих пор по крайней мере ты считал хорошими мужественных и разумных. Или это не верно? К а л л и к л. Совершенно верно! С о к р а т. Пойдем далее. Тебе случалось видеть, как неразумное дитя радуется? К а л л и к л Конечно. С о к р а т. А взрослого человека, неразумного, но радующегося никогда еще не случалось видеть? К а л л и к л. Я думаю, случалось. Но что это значит? С о к р а т. Ничего. Ты делай свое — отвечай. К а л л и к л. Видел и взрослого. С о к р а т. Что же, а разумного, который бы огорчался и радовался? К а л л и к л. Тоже. С о к р а т. А кто больше радуется и огорчается — разумные или неразумные? К а л л и к л. Я думаю, разница невелика. С о к р а т. Достаточно и этого. Случалось тебе видеть труса на войне? К а л л и к л. Как же иначе! С о к р а т. И что же? Кто, по-твоему, больше радуется, когда враг отступает, трусы или храбрые? К а л л и к л. Мне кажется, и те и другие, но первые, может быть, больше. Или примерно одинаково. С о к р а т. Это все равно. Значит, трусы тоже радуются? К а л л и к л. Еще как! С о к р а т. И неразумные, по-видимому, тоже? К а л л и к л. Да. С о к р а т. А когда враг наступает, одни трусы огорчаются или храбрые тоже? К а л л и к л. И те, и другие. С о к р а т. Одинаково? К а л л и к л. Пожалуй, трусы больше. С о к р а т. А когда враг отступает — они больше радуются? К а л л и к л. Пожалуй. С о к р а т. Значит, огорчаются и радуются неразумные и разумные, трусливые и мужественные примерно одинаково, по твоим словам, и трусливые – даже больше, чем мужественные? К а л л и к л. Согласен. С о к р а т. Но при этом разумные и мужественные хороши, а трусливые и неразумные — плохи? К а л л и к л. Да. С о к р а т. Стало быть, и хорошие, и плохие радуются и огорчаются примерно одинаково? К а л л и к л. Согласен. С о к р а т. Тогда не одинаково ли примерно хороши и плохи хорошие и плохие? Или даже плохие более хороши? К а л л и к л. Клянусь Зевсом, я тебя не понимаю. С о к р а т. Не понимаешь, что хорошие, по твоим же словам, зовутся хорошими в силу присущего им блага, а плохие — плохими в силу присущего им зла и что удовольствия — это благо, а страдания — зло? К а л л и к л. Нет, это я понимаю. С о к р а т. Значит, в тех, кто радуется, есть благо - удовольствие, — если они на самом деле радуются? К а л л и к л. Как же иначе! С о к р а т. И значит, раз в них есть благо, они хороши, те, кто радуется? К а л л и к л. Да. С о к р а т. Пойдем далее. В тех, кто огорчается, нет ли зла — страданий? К а л л и к л. Есть. С о к р а т. Ты утверждаешь, что плохие плохи оттого, что им присуще зло. Или ты уже этого не утверждаешь? К а л л и к л. Нет, утверждаю. С о к р а т. Значит, хорошие — это те, кто радуется, а плохие — кто огорчается? К а л л и к л. Совершенно верно. С о к р а т. И кто больше — те более [хороши], кто меньше — менее, а кто одинаково — одинаково? К а л л и к л. Да. С о к р а т. Ты, значит, утверждаешь, что разумные и неразумные, трусливые и мужественные радуются и огорчаются примерно одинаково или даже трусливые больше? К а л л и к л. Да, верно. С о к р а т. Теперь сообрази вместе со мною, что следует из того, на чем мы согласились: ведь, как говорится, и дважды, и трижды прекрасно повторить прекрасное (51). Мы утверждаем, что хороший — это разумный и мужественный. Так? К а л л и к л. Так. С о к р а т. А что плохой —это неразумный и трусливый? К а л л и к л. Вот именно. С о к р а т. А с другой стороны, хороший — это тот, кто радуется? К а л л и к л. Да. С о к р а т. А плохой — кто огорчается? К а л л и к л. Непременно. С о к р а т. И огорчаются, и радуются хороший и плохой одинаково, а может быть, плохой даже больше? К а л л и к л. Да. С о к р а т. Стало быть, плохой с хорошим оказываются одинаково плохи и одинаково хороши или плохой даже лучше? Не такое ли получается следствие (вместе со всеми прежними, конечно), если утверждать, что удовольствия и благо — одно и то же? Неизбежно получается, Калликл, как по-твоему? К а л л и к л. Я уже давно слушаю тебя, Сократ, и все поддакиваю, а сам думаю вот про что: если кто уступает тебе в чем-нибудь хотя бы только шутя, ты все равно радуешься, как мальчишка. Будто ты не знаешь, что и я, и любой другой прекрасно отличаем лучшие удовольствия от худших! С о к р а т. Ай-ай-ай, Калликл, какой же ты коварный! Водишь меня за нос, как мальчика: то говоришь одно, то совсем другое. Вот уж не думал сначала, что ты нарочно станешь меня обманывать, раз ты мне друг! Но я вижу, что ошибся, придется, верно, по старинной пословице, сделать веселое лицо и брать, что дают (52). Сколько я понимаю, ты теперь утверждаешь, что бывают удовольствия хорошие, а бывают и плохие. Так? К а л л и к л. Да. С о к р а т. Хорошие — это, наверное, полезные, а плохие — вредные? К а л л и к л. Именно. С о к р а т. А полезные — это те, что приносят какое-нибудь благо, плохие — те, что приносят зло? К а л л и к л. Да. С о к р а т. Ты имеешь в виду примерно те же удовольствия, какие мы недавно называли, говоря о телесных [радостях] от еды и питья, — что одни из них приносят телу здоровье, или силу, или иное доброе свойство и что эти удовольствия хороши, а противоположные им плохи? К а л л и к л. Совершенно верно. С о к р а т. Значит, и страдания точно так же — одни хороши, другие скверны? К а л л и к л. Как же иначе! С о к р а т. И значит, полезные удовольствия и страдания нужно отыскивать, ловить? К а л л и к л. Конечно. С о к р а т. А скверные не нужно? К а л л и к л. Ясно, что нет. С о к р а т. Верно, потому что все должно делаться ради блага, как мы рассудили, если ты помнишь, — я и Пол. Не присоединишься ли и ты к нашему суждению, что у всех действий цель одна — благо и что все прочее должно делаться ради блага, но не благо — ради чего-то иного? Подаешь ли и ты свой голос вместе с нашими двумя? К а л л и к л. Подаю. С о к р а т. Стало быть, благу следует подчинить все остальное, в том числе и удовольствия, но никак не благо — удовольствиям. К а л л и к л. Конечно. С о к р а т. А всякому ли человеку по силам выбрать, какие из удовольствий хороши и какие плохи, или тут потребен в каждом случае сведущий человек? К а л л и к л. Без этого не обойтись. С о к р а т. Давай еще припомним кое-что из того, что я говорил Полу и Горгию. А говорил я, если ты не забыл, что бывают занятия, которые обращены только на удовольствия, и ни на что иное, и лучшего от худшего не различают, и другие занятия, ведающие, что такое благо и что зло. Среди тех, что направлены на удовольствия, я поместил поварское дело — простую сноровку, а не искусство, а среди тех, что на благо — искусство врачевания. Заклинаю тебя богом дружбы (53), Калликл, не думай, что ты непременно должен надо мною подшучивать, не отвечай что придется вопреки собственному убеждению и мои слова, пожалуйста, не принимай в шутку. Ведь ты видишь, беседа у нас идет о том, над чем и недалекий человек серьезно бы призадумался: как надо жить? Избрать ли путь, на который ты призываешь меня, и делать, как ты говоришь, дело достойное мужчины, — держать речи перед народом, совершенствоваться в красноречии и участвовать в управлении государством по вашему образцу, — или же посвятить жизнь философии? И в чем разница между этими двумя путями? И пожалуй, всего лучше начать так же, как раньше, — с различия между ними, а установив различие и придя к согласию, что это действительно два разных образа жизни, рассмотреть, в чем именно они отличаются один от другого и какой из двух следует предпочесть. Но пожалуй, ты еще не совсем меня понимаешь. К а л л и к л. Совсем не понимаю! С о к р а т. Сейчас скажу яснее. Как мы с тобою согласились, существует благо и существует удовольствие, и благо — не то, что удовольствие, и приобретается каждое из двух особыми заботами и трудами, и гнаться за удовольствием — одно занятие, а за благом — другое... но сперва подтверди, согласились мы с тобой или нет. Подтверждаешь? К а л л и к л. Да. С о к р а т. А то, что я говорил им обоим, — признайся, прав я был тогда, как тебе показалось? Говорил же я примерно так, что приготовление пищи считаю не искусством, а сноровкой в отличие от врачевания, ибо врачевание постигло и природу того, что оно лечит, и причину собственных действий и может дать отчет в каждом своем шаге. А приготовление пищи, которое целиком направлено на удовольствие и ему одному служит, устремляется к своей цели вообще безо всякого искусства, безрассудно и безотчетно, не изучив ни природы удовольствия, ни причины, не делая, можно сказать, никаких различий, но просто-напросто благодаря долгому опыту храня память о том, что случается обычно, — так только и доставляет оно удовольствия. Прежде всего подумай, достаточно ли это убедительно, на твой взгляд, и не кажется ли тебе, что подобные занятия могут быть направлены и на душу и что одни из них — искусства и пекутся о высшем для души благе, а другие этим благом пренебрегают и, как и там, целиком обращены на услаждение души, вопросом же, какие из удовольствий лучше, какие хуже, не задаются, и нет у них иной цели, кроме как доставлять радость, лучшими ли средствами или худшими — все равно. Мне, Калликл, кажется, что такие занятия существуют, и я зову их угодничеством перед телом или перед душою или перед чем-то еще, раз человек служит одному удовольствию, совсем не различая меж лучшим и худшим. Присоединишься ли ты к нашему мнению или будешь возражать? К а л л и к л. Нет, не буду, и соглашаюсь, чтобы твое рассуждение подвинулось вперед и чтобы угодить нашему Горгию. С о к р а т. Это верно лишь для одной души, а для двух и для многих — нет? К а л л и к л. Нет, и для двух, и для многих — тоже. С о к р а т. Значит, возможно угождать и многим душам сразу, не заботясь о том, что для них всего лучше? К а л л и к л. Думаю, что да. С о к р а т. Так можешь ли ты назвать занятия, которые на это обращены? Или, если хочешь, я буду спрашивать, а ты, когда решишь, что я называю верно, подтвердишь, когда неверно — ответишь «нет». Сперва давай рассмотрим игру на флейте (54). Не кажется ли тебе, Калликл, что она как раз из числа таких занятий: ищет только нашего удовольствия, а больше ни о чем не заботится? К а л л и к л. Да, кажется. С о к р а т. Стало быть, и все прочие занятия в том же роде — например, игра на кифаре во время состязаний? К а л л и к л. Да. С о к р а т. А что скажешь про обучение хоров и сочинение дифирамбов? Ты не находишь, что и здесь то же самое? Может быть, по-твоему, Кинесий, сын Мелета (55), старается сочинить что-нибудь такое, от чего слушатели стали бы лучше, или он думает только о том, что понравится толпе, собравшейся в театре? К а л л и к л. Ясное дело, Сократ, что так оно и есть, по крайней мере — с Кинесием. С о к р а т. А отец его, Мелет? Разве тебе казалось, что он поет под кифару ради высшего блага? Впрочем, сказать по правде, — и не ради высшего удовольствия тоже: его пение только терзало слух зрителям. Взгляни, однако, не кажется ли тебе, что вообще пение под кифару и сочинение дифирамбов придуманы ради удовольствия? К а л л и к л. Да, верно. С о к р а т. А это почтенное и дивное занятие, сочинение трагедий, — оно о чем старается? К тому ли направлены все его старания и усилия, чтобы угождать зрителям, — как тебе кажется? — или же еще и к тому, чтобы с ними спорить, и если что зрителям и приятно, и угодно, но вредно, — этого не говорить, а если что тягостно, но полезно, — это и возглашать, и воспевать, не глядя, рады они или нет? Какое же из двух свойств обнаруживает, по-твоему, занятие трагического поэта? К а л л и к л. Ясное дело, Сократ, что больше оно гонится за удовольствием — за благоволением зрителей. С о к р а т. Но как раз подобные занятия, Калликл, мы только что назвали угодничеством. К а л л и к л. Совершенно верно. С о к р а т. Теперь скажи, если отнять у поэзии в целом напев, ритм и размер, останется ли что, кроме слов? К а л л и к л. Ровно ничего. С о к р а т. И слова эти, очевидно, обращены к большой толпе, к народу? К а л л и к л. Да. С о к р а т. Выходит, что поэзия — своего рода ораторство? К а л л и к л. Выходит, что так. С о к р а т. И к тому ж красноречивое ораторство. Или, по-твоему, поэты в театрах не блещут красноречием? К а л л и к л. Ты прав. С о к р а т. Ну вот, стало быть, мы обнаружили особый вид красноречия — для народа, который состоит из людей всякого разбора: из детей [и взрослых], женщин и мужчин, рабов и свободных (56). Особенно восхищаться мы этим красноречием не можем, потому что сами называем его льстивым угодничеством. К а л л и к л. Совершенно верно. С о к р а т. Хорошо. А красноречие для народа — в Афинах и в других городах, — который состоит из свободных мужчин, — как о нем будем судить? Кажется ли тебе, что ораторы постоянно держат в уме высшее благо и стремятся, чтобы граждане, внимая их речам, сделались как можно лучше, или же и они гонятся за благоволением сограждан, и ради собственной выгоды пренебрегают общей, обращаясь с народом как с ребенком — только бы ему угодить! — и вовсе не задумываясь, станет ли он из-за этого лучше или хуже? К а л л и к л. Это вопрос не простой, не такой, как прежние. Есть ораторы, речи которых полны заботы о народе, а есть и такие, как ты говоришь. С о к р а т. Достаточно и того! Если и красноречие двойственно, то одна его часть должна быть самою угодливостью, постыдным заискиванием перед народом, а другая — прекрасным попечением о душах сограждан, — чтобы они стали как можно лучше, — бесстрашной защитой самого лучшего, нравится это слушателям или не нравится. Но ведь такого красноречия ты никогда и не видел! Если же, напротив, ты можешь назвать подобного человека среди ораторов, скорее говори, чтобы и мне знать, кто это такой. К а л л и к л. Но, клянусь Зевсом, среди нынешних ораторов я не могу назвать никого. С о к р а т. Ну, что ж, а среди старинных можешь? Такого, чьи речи заставили афинян сделаться лучше, чем в прежние времена, когда этот оратор еще не выступал перед ними? Я, например, не знаю, о ком ты говоришь. К а л л и к л. Не знаешь? Ты не слыхал ни про Фемистокла, что он был замечательный человек, ни про Кимона, ни про Мильтиада, ни даже про Перикла (57), хотя уж он-то умер совсем недавно и ты слышал его собственными ушами? С о к р а т. Верно, Калликл, но только тогда, ежели верны прежние твои утверждения об истинной добродетели, что она состоит в исполнении желаний, собственных и чужих. А если неверны, если, как мы вынуждены были согласиться после, потворствовать надо лишь тем из желаний, которые, исполнившись, делают человека лучше, а которые хуже, тем не надо, и это — особое искусство, я не нахожу, можно ли утверждать, что хоть один из четверых отвечает нашим условиям. К а л л и к л. Поищи хорошенько — найдешь. С о к р а т. Давай вот так же, не торопясь, разберем, соответствовал ли кто из них этим условиям. Речи достойного человека всегда направлены к высшему благу, он никогда не станет говорить наобум, но всегда держит в уме какой-то образец (58), как и все остальные мастера: стремясь выполнить свое дело, каждый из них выбирает нужные снасти не кое-как, но чтобы вещь, над которою они трудятся, приобрела определенный вид. Взгляни, если хочешь, на живописцев, на строителей, на корабельных мастеров, на любого из прочих мастеров, кого ни выберешь: в каком порядке располагает каждый все части своей работы, подгоняя и прилаживая одну к другой, пока не возникнет целое — стройное и слаженное! Подобно остальным мастерам и те, о которых мы говорили недавно, те, что заботятся о человеческом теле, — учители гимнастики и врачи — как бы налаживают тело и приводят его в порядок. Признаем мы, что это так или нет? К а л л и к л. Пусть будет так. С о к р а т. Стало быть, слаженность и порядок делают дом пригодным, а неслаженность — непригодным? К а л л и к л. Да. С о к р а т. И судно — тоже? К а л л и к л. Да. С о к р а т. И то же самое мы скажем про наше тело? К а л л и к л. Конечно. С о к р а т. А про душу? Неслаженность делает ее пригодной и здравой или же некая слаженность и порядок? К а л л и к л. После всего, в чем мы согласились раньше, необходимо согласиться и в этом. С о к р а т. Как же они зовутся, эти телесные свойства, которые возникают из порядка и слаженности? К а л л и к л. Вероятно, ты имеешь в виду здоровье и силу? С о к р а т. Верно. А то, что в душе возникает из порядка и слаженности? Постарайся догадаться и дать этому название. |
||||||||||
| « Пред. | След. » |
|---|
Леонид Шимко
ГЕОСИМВОЛИСТЫ
| Евгений Горный |
| Расуль Ягудин |
| Юрий Тубольцев |
Евгений Горный
Расуль Ягудин
Юрий Тубольцев
Связь
Адреса для связи с геосимволистами:Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script
Этот e-mail защищен от спам-ботов. Для его просмотра в вашем браузере должна быть включена поддержка Java-script
Читателю журнала "Мой берег"
Приглашаем Вас ознакомиться с поэзией и прозой геосимволистов. Геосимволизм - новое направление в современной российской литературе.Наш девиз
.jpg){kind=small}
Манифест геосимволистов
Геосимволист Л.Шимко Проза
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
|
 |
 |
|
|
|